ворчать — не поделимся.
Потом мальчишки жарили зефир над тостером, который с тех пор безнадежно испортился, а Ник заснул прямо в кухне, на столе. Думаю, в конце концов, день рождения вышел неплохой.
Я поднялся наверх проведать Оливию — она уже спала — и сел записать это в дневник. Для чего — сам не знаю. Впрочем, я даже не помню, зачем начал его вести и почему продолжал.
Может, просто хотел запечатлеть своих ребят, как на фотографиях в альбоме, куда вклеивают записи о первых шагах и первый детский локон. Странно оставлять там первое слово Ника и первый Аланов пистолет, но летопись должна быть правдивой.
Я не знаю, что Алан будет считать правдой к тому времени, как это прочтет, и сможет ли Ник когда- нибудь осилить или понять то, что я пытаюсь сказать. Мне было важно вложить свои чувства, чтобы они, случись им открыть эту тетрадь, увидели ясно как день, что для меня значили.
Здесь не рассказ, который я задумывал, и не извинение, которое хотел принести, и не объяснение, с которым все стало бы на свои места. Однако кое-что мне стало совершенно ясно: все это я пишу обоим своим сыновьям».
Мэй замолчала. Под словами не было черты, какой Дэниел Райвз подытоживал предыдущие записи, но остальные страницы остались незаполненными.
— Больше он ничего не написал, — пояснил ровным тоном Ник. — Умер в ту же зиму.
— В конце концов, он тебя полюбил, — сказала Мэй. — Об этом здесь и написано. Именно это он хотел тебе передать — что любит тебя.
— А потом умер.
Мэй прикусила губу, не зная, что чувствовать — горе или жалость в отношении человека, которого никогда не знала, и его глупого упрямца-сына, который не умел сказать «мне тебя не хватает» и с тех пор так и не научился.
— Да, он много чего натворил в своей жизни.
Ник вскинул голову.
— Что?!
— Получудовище и полумаг, — сказала Мэй. — Разве так отзываются о том, кого любят? Ты же не хотел ехать в горы, так зачем он тебя потащил? Мог бы понять, что к чему.
— Мой отец все понимал лучше всех! — огрызнулся Ник. — Просто так вышло… ему не…
Он запутался в словах и с ненавистью уставился на Мэй, излучая холод.
Маленькое чудовище выросло.
— Это было слишком сложно понять, — тихо сказала Мэй. — Все и сейчас слишком сложно. Если бы Алан сделал что-то в таком роде — зашел бы к тебе в комнату с ножом в руках — ты смог бы понять, что это не из ненависти к тебе. Он до сих пор тебя…
— Что ты несешь? — так же холодно спросил Ник и вдруг насторожился. — При чем тут Алан? — Каждое его слово рубило воздух как меч.
— Ник, выслушай меня.
Он вскочил на ноги — развернулся в смертельном броске и напал на нее. Мэй быстро попятилась, но на крыше было некуда бежать.
— Что ты знаешь? — взревел Ник.
Его волосы взметнулись, как корона из оживших теней. Что налетел ветер, Мэй поняла задним числом, за миг до того, как ее обдало холодом — он прошел сквозь тонкую ткань блузки, ледяным ножом забрался за воротник и пронзил до костей. Мэй затрясло.
— Алан хочет тебя предать.
— Врешь!
— Ник, — сказала Мэй, — я не вру. Он сам мне это сказал.
Тучи забурлили, мир на мгновение озарился болезненным светом и снова погрузился во тьму. Голос Ника шипел, как шипит змея перед броском.
— Врешь!
Вокруг бушевал ветер. Дом очутился в самом центре бури. Мэй почувствовала, как ледяной порыв ветра задирает волосы у нее на затылке.
— Нет, не вру! — закричала она. — Ник, он сам мне сказал! Заставил вызвать Лианнан, чтобы я спросила, можно ли верить Джеральду. Он хочет запереть тебя в круге и лишить силы. Алан сам сказал, что не может оправдать твое освобождение!
В завесе свинцовых туч сверкнула молния, точно кто полоснул по ней огненным мечом и чуть не распорол в клочья.
— Не верю, — прорычал Ник. В этом вопле ярости и боли лишь отчасти можно было угадать слова. — Он бы не стал, он…
— Он сказал, что обманет и заманит тебя в ловушку! — крикнула Мэй сквозь вой урагана, не позволяя себе испугаться прежде, чем убедит Ника. — Сказал, что согласен на риск умереть от руки колдунов. Сказал, что никто в мире не должен иметь такую власть, тем более ты.
Гром одним ударом сотряс небеса. Молния накрыла мир сетью жуткого, слепящего света. Ветер хлестал Мэй со всех сторон так, что она попятилась прочь от Ника и очутилась на самом краю крыши. Глаза у нее заслезились, пальцы ног уже потеряли опору — еще чуть-чуть, и она рухнула бы на бетон двора. От головокружения все внутри оборвалось. Мэй усилием воли задвигала ногами, словно налившимися свинцом, и перебралась чуть выше по черепичному скату. В следующий миг ветер налетел снова.
— Ник! — закричала она. — Перестань! Все будет хорошо! У меня есть план.
Он посмотрел в ее сторону, чудно и жутковато вывернув шею, словно хищная птица.
— А что он еще говорил?
Его голос звучал резко, как наточенный меч, как свист стрелы.
— Это не важно, — ответила Мэй. — Все это не важно, Ник!
Он захохотал и отвернулся от нее, все еще смеясь. Смех был жуткий, безудержный, и небо от него содрогнулось прерывистым залпом света. Тучи разверзлись внезапным ливнем — не летним теплым дождичком, а ледяным душем. Полосы дождя мерцали в свете молнии золотом и серебром и тут же гасли, капли воды лупили до боли. Потоки воды чуть не повалили Мэй на колени. Чтобы не упасть, она бросилась на Ника, схватила за руки. Ее ногти скользили по коже, пока она не впилась ими, не дернула на себя, чтобы развернуть Ника к себе. Он стоял недвижимо, как скала, а в следующий миг кинулся на нее.
— Может, и не важно! Что тогда будет с тобой?
— Я тебя предупредила, — сказала Мэй. — Ярмарка Гоблинов собрала войско. Когда Алан поведет тебя туда, когда попытается заманить в колдовской круг…
— Когда он поведет? — Ник опять резко рассмеялся. У Мэй в ушах засвистел ветер. Не стой она близко к Нику, его слова потонули бы в этом свисте. Мэй едва видела перед собой: дождь хлестал по глазам блестящими каплями-иглами, однако она крепко держала Ника за руки и отпускать не собиралась.
— Не заходи в круг! — крикнула Мэй ему в лицо, нависшее над ней расплывчатым бледным пятном. — Останься снаружи и дерись с нами! Мы убьем колдунов, и Алан поймет, что был не прав. Он будет жалеть о своем поступке. Ник, поверь мне!
Он наклонился и прошипел ей на ухо:
— Зачем?
— Затем, что я все устрою! — крикнула она. — Затем, что все будет хорошо. Знаю, тебе тяжело…
— Зачем?! — повторил Ник. Его голос вспарывал воздух, как молния — небеса. Он нагнулся к ней так, что Мэй почувствовала щекой его твердый нос и губы, кривящиеся в жестокой усмешке. — Зачем? С какой стати мне тебя слушать? Если… если ты говоришь правду, то мне плевать. С какой стати мне тогда напрягаться и корчить из себя жалкое подобие человека?
В небе грянул гром. Через плечо Ника Мэй разглядела сквозь пелену дождя горящее дерево.
Еще немного, и он кого-нибудь убьет.
— Прекрати! — процедила она и схватила Ника за плечи тряхнуть его, но под ладонями он был твердым, как камень, — словно в нем впрямь не осталось ничего человеческого.
— Нет, — глухо, почти забавляясь, произнес Ник.
