Через некоторое время он вновь взглянул на меня и резко рассмеялся:
— О, да! Я не забыл мою дорогую мать. В этом вы можете быть уверены, Эмма. — В его голосе послышалось ликование. — А поскольку вы — очень отчаянный, очень смелый характер, я предпринял шаги для своей защиты. Вы также можете быть в этом уверены.
— Защиты? — переспросила я. Во мне в тот момент ничего не осталось, кроме беспросветного отчаяния. Теперь я догадывалась, что стояло за желанием Оливера причинить мне боль и унижение. Но мне уже не было дела до причин: я знала, что никакая мольба с моей стороны не тронет его. Что касается его замечания о том, что он сумеет защитить себя, то этого я не понимала.
Он достал из ящика стола какую-то бумагу и вручил ее мне.
— Прочтите и запомните это хорошенько, Эмма, — сказал он. — Это копия заверенного печатью завещания, которое я поручил своему адвокату вскрыть в случае своей смерти.
Будто во сне, я взяла из его рук бумагу и попыталась сосредоточиться, чтобы осознать написанное.
«Коммисару полиции.
В случае моей смерти при странных или загадочных обстоятельствах умоляю проявить всяческое милосердие по отношению к моей дорогой жене, Эмме. Моим истинным желанием является прекращение расследования по делу.
Я глубоко люблю жену — поэтому, узнав о неодолимом ее желании стать единоличной хозяйкой и владелицей моего состояния, испытываю не гнев, а только печаль. За исключением этого овладевшего ею навязчивого желания она находится в совершенно здравом уме и выполняет свои обязанности безупречно. Во многих отношениях она искренне предана мне, и я молю лишь о том, чтобы этот аспект ее души преодолел темные и недостойные желания.
При любом стечении обстоятельств моя любовь столь глубока, что я желаю ее счастья и безопасности несмотря на все, что может выпасть на мою долю — и на этот случай я излагаю просьбу, содержащуюся в первом абзаце данного письма.
Подписано собственноручно:
Оливер Фой».
Я перечитала письмо дважды, прежде чем его смысл дошел до меня, затем оно выпало из моих рук, будто было пропитано ядом.
— Вам известно, что все это — неправда, — прошептала я. — Но вы полагаете, что я могла бы найти способ умертвить вас… поэтому вы сочинили эту историю и обвинили меня заранее, прекрасно зная, что ваша «просьба» будет проигнорирована.
— И я должен был убедиться, что вам известно о моем предостережении, Эмма. Это важно.
— Если вы всерьез полагаете, что я способна на это, очевидно, что не я — а вы душевно больны, Оливер. Но это показывает, по крайней мере, что вы полностью осознаете, как дурно со мной обращаетесь.
При первых же моих словах он вновь стал наливаться яростью, но затем совладал с собой — и скоро выражение его лица стало отсутствующим, будто он уже не слышал слов. Он поднял письмо, положил его в ящик, сел за стол и взялся за перо.
— Простите, моя дорогая, — любезно сказал он, — но у меня много работы, и я должен отказаться от удовольствия продолжать разговор с вами. Мы с вами вернемся к нему позже.
И он начал писать что-то. В течение нескольких секунд я смотрела на его склоненную голову, а затем вышла из кабинета, ошеломленная открытием.
В ту ночь я оказала Оливеру сопротивление. Оно перешло в борьбу, а затем в ужасную, постыдную потасовку, в странную молчаливую возню. Я боролась, пока не выдохлась, но Оливер был очень силен, и в конце концов, всхлипывая от ненависти к нему и душившей меня злости, я сдалась. Позже, лежа на полу, завернувшись в одеяло, слушая медленное и размеренное дыхание мужа, я поняла, что мое сопротивление лишь увеличило полученное им удовольствие.
На следующей неделе во вторник Оливер сразу же после завтрака уехал в Кингстон. Как только он скрылся, я надела брюки для верховой езды и вывела из конюшни Аполло, сказав дворецкому Соломону, что не приеду домой к ленчу. Для замужней дамы было необычным ездить верхом без эскорта, но только не для миссис Оливер Фой — ведь у нее была репутация экстравагантной дамы. Соломон, видимо, подумал, что я буду завтракать в Джакарандасе, поэтому ничего не спросил.
Аполло был выносливым, мог весь день идти быстрой рысью, переходя временами в галоп. Еще до полудня мы были у дома Дэниела. Я увидела сидевшую на скамье и дремавшую на солнце Шебу. Как только я спешилась, вышел с метлой в руке Дэниел.
Оба приветствовали меня сдержанной улыбкой, как будто предчувствуя, что мой визит был вызван серьезной причиной.
— Вы хотите поговорить как женщина с женщиной, мисс Эмма? — спросила Шеба.
Они по-прежнему называли меня мисс Эмма и никогда мистрисс Фой.
— Да, — ответила я. — Спасибо, что приехала, Шеба.
— Для меня это удовольствие, мисс Эмма. — И она смерила меня оценивающим взглядом. — Вы не поводу ли ребеночка?
— О, нет. Благодарение Богу, нет.
Шеба кивнула, тяжело вздохнула и взглянула на Дэниела:
— Принеси-ка чего-нибудь попить мисс Эмме, затем дай напиться ее лошади и, может быть, хорошенько ее почисти. В общем, оставь нас с мисс Эмой на некоторое время одних, Дэниел.
— У меня уже все готово, Шеба.
И он принес из дома прохладительный напиток в двух высоких бокалах на деревянном самодельном подносе с выгнутыми ножками, которые образовывали подставку. Дэниел поставил их подле скамьи, а затем взял Аполло за поводья и повел его к ручью, который ниже по течению становился одной из восьми речек, от чего и произошло название Очо Риос.
Я сидела некоторое время молча, потягивая из бокала напиток — а затем обернулась к Шебе:
— Я попала в страшную беду, Шеба. Даже не знаю, что делать.
Ее лицо, обычно такое веселое, теперь помрачнело.
— Это из-за мистера Фоя?
— Да.
— Он гуляет с женщинами?
Я удивилась.
— Ну да. Я думала, никто не знает.
— Цветным иногда известно то, чего не знают белые люди, мисс Эмма. Мистер Фой любит гульнуть с девками из Мур Таун, но об этом не говорят, потому что если кто-то не понравится мистеру Фойю, то лучше тому на свет не родится.
— Понимаю. Но моя беда не в том, что он ездит к гулящим женщинам, Шеба. Я бы и не возражала против этого — только бы он оставил меня в покое. Но он не оставляет. А то, что он творит со мной… это ужасно.
— Спаси Бог. Расскажите-ка все старой Шебе. Простыми словами, мисс Эмма.
Я рассказала. Охватившее меня поначалу возбуждение переросло в безнадежность. Когда я закончила рассказ, по щекам Шебы катились слезы и она причитала, сложив руки на груди, как на панихиде:
— О Бог мой… смилуйся над этим бедным чадом… Она попала в беду, ах, она бедняжка… ее муженек сделал ее жизнь адом… Он забыл о каре Божией…
Я схватила ее за руку:
— Подожди, Шеба, перестань… В этом нет никакого проку. Мне нужна помощь… совет.
Шеба взглянула на меня растерянно, а затем пронзительным голосом кликнула Дэниела. Он вел за повод Аполло, и, когда остановился подле нас, я увидела у него на лице недоумение и растерянность: он догадался о чем-то по крайнему отчаянию Шебы.
— Послушай, Дэни… Мисс Эмма… ее муж — оборотень, — испуганно прошептала она. — В мистере Фойе сидит дьявол.
