– Слушаю, сэр.
Он усмехнулся:
– Вы – единственная натурщица, которая никогда на меня не злится, юная Маклиод, да благословит вас Бог.
Он принялся смешивать краски, и вскоре работа захватила его. Тяжело дыша и что-то бормоча себе под нос, он то воинственно бросался на холст, то совсем исчезал за ним, а то вдруг выныривал и подолгу не отрывал от меня глаз. Через двадцать минут он вздохнул, положил кисть и палитру на стол, взял холст в руки и бросил его в угол, а потом вполне спокойно и дружелюбно спросил:
– Как вы думаете, красавица, вы не могли бы сварить ваш чудесный кофе?
– Я постараюсь, Тоби. Кофе в кухне?
– Я вам покажу. Девушки обычно спрашивают, что случилось и почему я не рисую, и, Бог знает, что еще, – сказал он, провожая меня в маленькую, но очень уютную кухню. – А с вами так спокойно, благослови вас Господь. Я ни разу, представьте себе, не пил приличного кофе с тех пор, как приехал в Англию. Эти кондитеры ни черта не умеют. Вот так же во Франции нигде не выпьешь хорошего чаю.
Я открыла дверцу кладовки.
– Тоби, все дело не в кондитерах, а в воде. Мы с нашей кухаркой чего только не перепробовали, а потом решили, что дело все-таки в воде. Французская вода хороша для кофе, а английская – для чая. Знаете, у вас тут есть немножко чая. Может быть, я поставлю кипятить чайник?
– Такая молодая и такая мудрая, – сказал Тоби. – Делайте чай, только не разговаривайте. Я хочу понаблюдать за вами.
Меня совершенно не смущало то, что он уселся в кресло и стал напряженно вглядываться в каждое мое движение, пока я заваривала чай, однако мне стоило большого усилия не рассмеяться, глядя на него. Едва он сделал пару глотков, как вскочил и требовательно попросил:
– Пойдемте, Ханна. Побыстрее.
И мы оба бросились в мастерскую. Не успела я сесть, как он поставил новый холст на мольберт и схватил кисть и палитру. Вновь он что-то бормотал и тяжело дышал, словно борясь с холстом, а минут через двадцать рассмеялся, продолжая быстро работать, так что я поняла, что напряжение покинуло его и он с удовольствием накладывает мазок за мазком.
– Как вам понравились Уилларды и Эндрю Дойл? – спросил он.
– Мне можно разговаривать?
– Конечно, можно. Только не тогда, когда я на вас смотрю.
– Ладно. Они все очень милые, но я чувствовала себя немножко неловко. Они вели себя так, словно я великая героиня и в самом деле спасла мистеру Дойлу жизнь.
– Наверно, так и есть.
– Глупости. Просто он очень романтичен, правда? Я думаю, он хороший человек. Клара мне рассказала, что он очень много делает для бедных мексиканцев.
– Господи, это я все знаю. В Париже он целый вечер рассказывал мне, как жестоко обращаются в Мексике с крестьянами. Вы заметили, что он в вас влюблен?
Я вскочила с кресла:
– Что?
– Спокойно. Этот парень в вас влюблен.
– Мистер Дойл?
– Кто же еще?
– Тоби, вы шутите.
Он появился из-за холста и уставился на меня отсутствующим взглядом.
– Нет. Так оно и есть, я вам точно говорю. Отчасти это потому, что вы его спасли, отчасти потому, что вы – бедная крестьянка, и к тому же прехорошенькая.
– О Господи.
– При чем тут Господи? Он богат, и я почти не сомневаюсь, что он попросит вас стать его женой. Из вас выйдет очаровательная дама, которой будет вполне по силам отвратить его от опасных помыслов.
Я улыбнулась:
– Нет, вы все-таки шутите.
– Может быть, но я в этом не уверен. Вы же сами сказали, что Эндрю – весьма романтическая натура.
– Неужели он настолько влюблен, – недовольно спросила я, – что собирается ухаживать за мной?
Тоби повернулся ко мне спиной, чтобы посмотреть на свое творение.
– А если и так, что в этом плохого?
– Это будет ужасно. Вы же знаете, что я ни за кого не могу выйти замуж, даже если бы очень этого хотела.
– Тогда будем надеяться, что он не сделает вам предложение. Расскажите, как вам живется у Райдеров.
