Глава 43
Донна Лиза ждала ребенка.
Случилось то, чего, по мнению врачей, уже не могло быть.
Потеряв ребенка более двух лет назад, она и сама была уверена, что у нее больше не будет детей. Об этом она шепотом и сказала хозяину, когда мы стояли в холодной комнате у столика, на котором лежал трупик ее дочери.
В ту ночь я вытащил из хозяйской сумки маленькую огневую коробку и с помощью кремня зажег несколько угольков, для того чтобы растопить принесенный с собою воск. Он положил маленькие кусочки ткани на слегка приоткрытые веки и губы, а потом с помощью шпателя наложил теплый воск на личико девочки. Когда воск застыл, он снял маску и, завернув в солому, спрятал у себя под плащом. Потом он попросил няню Зиту позвать хозяйку.
И только тогда донна Лиза позволила своему горю вырваться наружу. Мы поспешили в холодную тьму и долго еще слышали за спиной ее рыдания.
Вот и теперь она не хотела никому говорить о новой беременности, пока дитя в утробе достаточно не окрепнет.
Я думал, что хозяин перестанет ее писать, однако, наоборот, работа над портретом стала его любимым занятием. Он еще чаще приходил к ней домой, сначала рано утром, пока дневной свет не становился слишком ярок, а затем ближе к вечеру, когда солнце начинало отбрасывать на двор длинные тени. Порой он вообще не брался за кисть, а только смотрел на картину или подолгу изучал лицо донны Лизы. Множество раз он рисовал на бумаге ее глаза и губы.
Перемены в ней были столь неуловимы, что я далеко не сразу их заметил. Но, находясь с нею в одной комнате, я постепенно стал замечать в ней какой-то особый свет, какое-то озарение, которого раньше не было. Она постепенно менялась, и хозяин пытался поймать ее преображение и перенести его на портрет. И все-таки в конце концов настал день, о приближении которого все мы знали, и она молвила:
— Пора сказать моему мужу.
— Да, — вздохнул маэстро.
Они помолчали немного.
— Он бы позволил мне, я знаю. Если бы я хотела продолжить.
— Он добрый человек, — ответил на это хозяин.
— Но… — Она замолчала.
— Я понимаю.
После этого все было уже по-другому.
Фокус ее жизни сместился, и, наверное, она не хотела, чтобы ей напоминали о том, что еще так недавно она пребывала в тоске и отчаянии. Настала пора думать о будущем. Она показала нам, какие приготовления делаются в доме, куда скоро должна прийти новая жизнь. Она провела нас в комнату, в которой стоял сундук с ее приданым, открыла его и показала нам детские платьица и рубашечки, а также полотняные пеленки для новорожденного.
Однажды маэстро пошел на виа делла Стуфа без меня и забрал свою картину. Он принес ее в монастырь, завернув в красивую ткань, которую, наверное, дала ему сама донна Лиза.
Портрет так и оставался завернутым в эту ткань после нашего переезда во Фьезоле. Изредка хозяин разворачивал картину, иногда работал над ней, а порой просто стоял и задумчиво на нее глядел — по целому часу и даже дольше. Она сопровождала его во всех дальнейших странствиях.
До конца жизни он никогда с нею не расставался.
Глава 44
Мы ждали до глубокой ночи.
Фелипе нашел большую повозку и двух тяжеловозов. При свете луны и приглушенных фонарей мы аккуратно погрузили летающую машину, еще до первых лучей проехали мимо сонных караульных у городских ворот и выбрались на петляющую дорогу, ведущую во Фьезоле.
Фелипе, озабоченный доходами хозяйства, настаивал на переезде. Городской Совет не только прекратил выплаты, но и требовал, чтобы мы возвратили ранее выплаченные деньги. Зороастро сообщил об этом сводному дяде хозяина, брату его мачехи, и тот настоял, чтобы мы провели какое-то время у него. Поскольку он был каноником, то мог найти достаточно места в церкви, чтобы разместить нас всех.
Лошади тяжело дышали, поднимая повозку в гору. Мы с Зороастро стояли в повозке и держали раму огромной птицы, чтобы она не покорежилась во время тряски на ухабах. Когда линия холмов на востоке явственно выступила в первых лучах солнца, Зороастро принялся распевать.
— Заткнись! — прикрикнул на него Фелипе, сидевший на козлах. — Мы выехали затемно не для того, чтобы привлекать лишнее внимание. А твой кошачий концерт разносится на мили вокруг.
— Ты просто завидуешь тому, как здорово я пою! — рассмеялся в ответ Зороастро, и я увидел, как блеснули в темноте его зубы.
Но он замолчал, подчинившись приказу Фелипе, и единственными звуками, сопровождавшими нас в ту ночь, были тяжелое дыхание лошадей и стук их копыт по дороге.
Сводного дядюшку хозяина звали дон Алессандро Амадори. Любой ребенок был бы счастлив иметь такого дядю. Щедрый, добродушный и внимательный человек, он все приготовил к нашему приезду, включая комнаты для нас и специальное место для летающей машины. Ее поместили в сарае, на некотором расстоянии от дома, вдали от глаз слуг и случайных гостей. В том же сарае я кинул на пол свой тюфяк: я собирался охранять машину и не спускать с нее глаз.
В тот вечер мы сели за общий ужин. Расставляя на столе тарелки и кубки, я вдруг заметил, как внимательно разглядывает меня каноник. Как это священникам удается смотреть на вас так, что у вас вся душа выворачивается наизнанку? Пока мы ели, я то и дело ловил на себе его взгляд.
— Изабелла д'Эсте.
Я брал с общего блюда кусок хлеба, когда он произнес имя маркизы Мантуйской, той самой Изабеллы, что была сестрой Альфонсо Феррарского, человека, женившегося на Лукреции Борджа.
— Эта женщина так настойчива в своих просьбах, — сказал каноник моему хозяину. — Она знает, что я связан с тобой, и просила меня, чтобы я уговорил тебя закончить ее портрет. — Он рассмеялся. — Напиши хоть что-нибудь! А то она от меня не отстанет! Я начинаю думать, что это рок свел меня с ней во время свадьбы ее брата в Ферраре!
— А ведь Маттео тоже был в Ферраре в то время, — заметил хозяин.
У меня рот был набит хлебом. Это спасло меня от обязательного ответа, и я ограничился просто кивком.
— О да! — воскликнул Фелипе. — Маттео рассказал нам чудесную историю о том, как во время своего торжественного въезда в город прекрасная Лукреция упала с лошади. Он даже описал нам ее платье из золотой ткани, отороченной пурпурным атласом.
Салаи наклонился ко мне и прошептал мне в ухо:
— Ну, сейчас мы увидим, какой ты жалкий лгун!
— У тебя восхитительная память, Маттео! — сказал каноник. — Именно так она и была одета. И действительно, ее лошадь встала на дыбы, когда грянули пушки. Все как ты и рассказывал. Но потом Лукреция пришла в себя и снова села верхом. Толпа приветствовала ее мужество.
Салаи сверкнул на меня глазами.
— А как ты очутился в то время в Ферраре? — обратился ко мне каноник. Хлеб застрял у меня в горле. — С кем ты там был?
Я проглотил хлеб и пробормотал:
— С бабушкой.
