— За какие ж труды? Мне радостно было тебя учить. За это денег не полагается. Возьми назад.
— Господин учитель!
— Возьми! Самой пригодятся! Я же знаю, твоей матери сейчас каждая копейка дорога.
— Господин учитель!
Аннеле стоит, сцепив руки. В глазах щиплет. Вот какой он человек!
Стоит, не знает, что предпринять.
Учитель берет деньги, раскрывает ее кулачок, вкладывает еще теплые монеты, сжимает кулачок и подталкивает девочку к двери.
— Ну, иди!
Надо было хоть спасибо сказать, руку учителю поцеловать, как-то выразить переполняющую ее радость — вот ведь какой есть на свете человек!
Но ничего сделать она не успела.
Разве ж не полетишь после этого? Что сделано, то сделано. А в ушах звенит сладостная песня: «За какие ж труды? Мне было радостно. Радостно тебя учить».
Дует холодный ветер, жалит глаза, обжигает щеки. Такой же резкий, как на новине. Аннеле бежит навстречу ветру, так что только брызги из-под ног летят во все стороны. Бежит по узкой тропинке, что вьется по обочине. Стоит оступиться — в залитой водой канаве окажешься. Вдоль дороги пробивались зеленя. Цвели купальницы. Ликовали жаворонки. Весна.
Легко, светло, вольно было на сердце. Как вдруг это случилось? Не вдруг случилось. Бывало уж, обдаст ее всю волной радости и озорства, словно пронзит луч солнца, словно произнесет кто-то: пора! Стань снова здоровой! Но опять заволакивает небосвод — не в силах она поверить. Как можно стать здоровой, если все по-прежнему, если ничего не изменилось?
Навстречу движется повозка. Поклажи немного, но возчик шагает рядом. Узкие сутулые плечи, грудь впалая. Подъехав, останавливает лошадь.
— Здравствуй, Аннеле! И прощай!
— Здравствуйте, Сприцис! Почему вы не сели?
— Дорога разбитая. Лошаденке тяжело будет.
«И отец так бы сказал», — мелькает у Аннеле.
— Ухожу я, — говорит Сприцис.
— Куда?
— В Лаукмали, а потом и дальше. Весточку родич прислал. Место у него хорошее, там я при саде буду.
Аннеле удивилась — ничего этого она не знала.
— Вчера только надумал. Решил: надо идти. Делать нечего. А тут в Лаукмалях лошадь понадобилась, пожитки заодно подвезу. А там уж доберусь как-нибудь;
Говорить больше не о чем. «Но-о-о!» — произносит, дергая за вожжи, Сприцис. И когда лошадь трогается, смотрит Аннеле прямо в глаза и, покачав головой, произносит: «Да, Аннеле, такая она, наша жизнь!»
Идет Аннеле, задумалась. «Такая она, наша жизнь». Что хотел сказать этими словами Сприцис? Может, то, что неприветлива была с ним все это время? И посмотрел так странно. И правда, что плохого он сделал? Как подумаешь, так только одно хорошее. А ему самому как жилось? Бродил с места на место, и голову приклонить негде.
Может, мама жалеет, что он ушел? Мама, мама! А у нее разве горя не было? И ведь хорошо, что кто- то руку протянул, помогал чем мог. Не злой был человек, нет, добрый. И с чего б ей его так ненавидеть, как ненавидела Аннеле?
И все-таки — мама! А что если она сейчас плачет? Если ей жаль Сприциса? Нет, нет. И представить такое невозможно.
Мать встречает ее приветливо, весело. На лице радость и удивление.
— Что-то ты рано нынче!
— Так последний же день в школе.
Обед готов. Мать накрывает на стол. Но Аннеле не садится, нет ей покоя, пока не произнесет вслух то, что заставляет колотиться сердце.
— И Сприцис уехал?
— Ах, встретила?
— Да.
Голос не подчиняется, но она все же скажет.
— А тебе не жалко было?
— Люди приходят, люди уходят. Разве ж всех пережалеешь?
Аннеле уже не может остановиться.
— Отца тебе так жалко было.
— Отца! Скажешь тоже! Так то ж отец! Такой на свете один и был!
Наконец-то, наконец-то свалилась последняя тяжесть с души. Как легко и как радостно стало!
Что ж такого хорошего сказать маме?
Три рубля!
Аннеле, словно по мановению волшебной палочки, преображается, становится шаловливой, озорной и бросает монеты на стол.
— Возьми деньги!
— Что за деньги?
— От учителя!
— Ты не отдала? Почему?
— Давала, а он отдал обратно.
И стала рассказывать все по порядку. Хоть и неловко рассказывать, но радость сильнее.
Слушает мать.
— Так вот как ты училась!
Подумала, головой покачала и говорит:
— Ну, дай-то бог, дай-то бог!
Но отчего она так тяжело вздохнула?
Завтра покинут они Новый дом.
В последний раз обходит Аннеле все места, где скотину пасла. Поля вширь раздаются, выгон уже становится.
На ее глазах ожила новина. Избы новые, поля тучные. Ах, как растет на них! Золотое дно, говаривал отец. Поднял землю непаханную, отдал ей всю свою силушку. Для чего? Никогда не спрашивал он об этом.
Года уплывают, уходят года…
В безвозвратное прошлое ушли те времена, словно смотанная с веретена пряжа. Нет уже ни певца, который пел эту песню на закате воскресного дня, когда лучи заходящего солнца заглядывали в маленькое оконце, нет и той комнатушки — стоит она покинутая, с заколоченным окном, заставленная всяким хламом, неубранная. Остались только воспоминания, отражения, картинка. Она сохранит их в сердце, а само это место станет для него чужим.
Аннеле долго-долго смотрит вдаль и не замечает, как течет время. Думает ли она о будущем? Оно темно и неясно. Ничто не изменилось, но почему-то возникло ощущение простора, нахлынуло половодье чувств. Отчего так? Это не предвкушение счастливых дней, нет. Ведь впереди неизведанное, необъятное, вечно близкое, ради чего, кажется, и существует жизнь, все, что есть, все, что будет. И этот неосязаемый мир протягивает ей невидимую руку, которая придерживает ее и ведет за собой. И она следует за ней. За ней идет.
