Пристрастные рассказы

Значит, завтра будет праздница?
Праздник, детка, говорят.
Все равно, какая разница,
Лишь бы дали шоколад.

(«Моя девочка»)

В Берлине в ресторане он заказывал обед официанту: «Geben Sie ein Mittagessen mir und meinem Genius!'» «Гениус» произносил с украинским акцентом: Henius.

Маяковский огорчался, что не может прочесть Гейне в оригинале. Часто просил меня переводить его подстрочно. Как нравилось ему стихотворение «Allnachtlich im Traume sehe ich dich!».[50]

Есенина Маяковский читал редко. Помню только:

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

(«Сорокоуст»)

Н. Ф. Рябова вспоминает, что в Киеве в начале 1926 года, когда он писал стихотворение «Сергею Есенину», Маяковский без конца твердил, шагая по комнате:

Предначертанное расставанье
Обещает встречу впереди.

Она сказала ему:

— Владимир Владимирович, не «предначертанное», а «предназначенное».

Маяковский ответил:

— Если бы Есенин доработал стихотворение, было бы «предначертанное».

При жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. Не высказывали же свое хорошее отношение — из принципиальных соображений.

Есенин переносил свое признание на меня и при встречах называл меня «Беатрисочкой», тем самым приравнивая Маяковского к Данте. Мандельштама Маяковский читал всегда напыщенно:

Над желтизноуй правийтельственных зданий…

(«Петербургские строфы»)

и

Катоуликом умреуте вы…

(«Аббат»)

Нравилось ему, как почти все рифмованное о животных:

Сегодня дурной день,
Кузнечиков хор сплит

(вместо — «спит»),

Гумилева помню только:

А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.

и

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев.
С розоватых брабантских манжет.

(«Капитаны»)

Чтобы сбить с этих строк романтическую красивость:

С розоватых брабантских манзет.

Поэтами моего поколения, до символистов, были Фет, Тютчев. Я никогда не слышала, чтобы их читал Маяковский. В дневнике Б. М. Эйхенбаума записано 20 августа 1918 года: «Маяковский ругал Тютчева, нашел только два-три недурных стихотворения: „Громокипящий кубок с неба“ и „На ланиты огневые“ („Весенняя гроза“ и, очевидно, „Восток белел. Ладья катилась…“)».

Белого, Бальмонта, Брюсова Маяковский редко читал вслух. Когда мы познакомились, они уже отошли от него в прошлое.

Неотчетливо помню празднование пятидесятилетнего юбилея Брюсова в Большом театре в 1923 году. Помню, что сидела с Маяковским в ложе.

Был, наверно, и президиум, и все такое, но помнится Брюсов один на огромной сцене. Нет с ним никого из старых соратников — ни Бальмонта, ни Белого, ни Блока, никого. Кто умер, а кто уехал из советской России.

В тогдашнем отчете об этом вечере А. В. Февральского сказано, что вступительную речь произнес Луначарский и прочел несколько стихотворений юбиляра. Пришли приветствовать от ВЦИКа, Академии наук,