Москве видно, как он в это время, учась и работая в Голландии, зорко следил за событиями внешней политики. Чаще всего в письмах говорится о турецких и польских делах; упоминается также о Рисвикском мире, заключенном именно в это время в самой Голландии между Людовиком XIV и его противниками; особенно часто в этих письмах, местами отличающихся игривостью и юмором, говорится о найме иностранцев-техников, о покупке разных припасов, необходимых для кораблестроения и для турецкой войны, об успехах учения русских «волонтеров» в Голландии и проч.
Важнейшим предметом переговоров русских послов с Генеральными Штатами был восточный вопрос. Без сомнения, об этом же предмете главным образом царь беседовал с английским королем Вильгельмом III, с которым имел свидание в Утрехте [240].
17 сентября происходил торжественный въезд русских послов в Гаагу. Для этого были заготовлены великолепные экипажи, новые ливреи и проч. Посланники всех держав, за исключением Франции, побывали с визитами у Лефорта, Головина и Возницына; в честь послов город устраивал разные празднества.
При всех этих церемониях царь держал себя в стороне и, соблюдая инкогнито, удивлял всех своей скромностью. Он отправился в Гаагу в сопровождении Витзена; когда на пути туда в городе Гарлеме толпа старалась увидеть его, он спрятался, закутавшись в плащ. Однажды, когда ему вздумалось осмотреть великолепный дом одного богача, он потребовал сперва удаления всех жильцов, что и было исполнено. В Гааге, в отведенной ему квартире, он сначала спал в лакейской на полу. По случаю торжественной аудиенции он в платье скромного дворянина находился в смежной комнате, откуда смотрел украдкой на церемонию. Впрочем, он побывал у замечательнейших сановников Нидерландской республики и имел второе свидание с королем Вильгельмом III. Во время торжественного обеда, устроенного городом в честь русских послов, царь сидел между бургомистром Витзеном и статс-секретарем Фогелем, причем не без некоторой наивности обратился к последнему с вопросом, не может ли тот рекомендовать ему человека, способного к образованию и руководству государственной канцелярии [241]. Очевидно, царь считал возможным и в области администрации и законодательства употребить иностранцев совершенно так же, как приглашал к вступлению в русскую службу артиллеристов и плотников, инженеров и матросов.
ГЛАВА II
Русские за границей
Современники, зорко следившие за путешествием Петра, имели полное право придавать особенное значение тому обстоятельству, что царь, не ограничиваясь своим собственным пребыванием на Западе, заставлял и многих своих подданных отправляться за границу.
Здесь-то именно царь столкнулся с глубоко укоренившимися предрассудками народа. Катошихин в своем сочинении о России при царе Алексее Михайловиче, говоря о недостатках русского народа, замечает: «Благоразумный читатель! Читаючи сего писания, не удивляйся. Правда есть тому всему; понеже для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веру и обычаи, начали бы свою веру отменять и приставать к иным и о возвращении к домам своим и к сородичам никакого бы попечения не имели и не мыслили» [242]. Несколько десятилетий до Катошихина произошел случай, доказывающий, что такого рода опасения не были лишены основания. При царе Борисе были отправлены в Германию, во Францию и в Англию пятнадцать молодых людей для обучения. Из них только один возвратился в Россию. Когда русское правительство потребовало от английского выдачи «ребят», оставшихся в Англии, английский дипломат отвечал, что русские не хотят возвратиться и что английское правительство не хочет и не может заставить их покинуть Англию. Оказалось, что один из этих «ребят» сделался английским священником, другой служил в Ирландии секретарем королевским, третий был в Индии, где занимался торговлей и проч. Узнали даже, что русский, сделавшийся английским священником, «за английских гостей Бога молит, что вывезли его из России, а на православную веру говорит многую хулу» [243].
В то время каждый русский, хваливший чужие государства или желавший ехать туда, считался преступником. При Михаиле Федоровиче князя Хворостинина обвиняли в ереси и вменяли в преступление его желание отправиться за границу и выражение вроде того, будто «на Москве людей нет, весь люд глупый, жить ему не с кем». Чрезвычайно любопытно замечание князя Голицына в первой половине XVII века: «Русским людям служить вместе с польскими нельзя, ради их прелести: одно лето побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и половины русских людей» [244].
Нельзя не вспомнить при этом случае, что наставниками молодого Ордын-Нащокина, бежавшего за границу, были поляки. Лжедмитрий, находившийся под влиянием польской цивилизации, упрекал бояр в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились, и обещал дозволить им посещать чужие земли, где они могли бы хотя несколько образовать себя [245].
При царях Михаиле и Алексее господствовали на этот счет мнения, противоположные воззрениям Бориса и Лжедмитрия. Олеарий рассказывает, что, когда однажды какой-то новгородский купец намеревался отправить своего сына для обучения за границу, царь и патриарх не хотели дозволить этого [246].
Известный Юрий Крижанич, который сам своим богатым и многосторонним образованием был обязан Западу, ратовал против поездок за границу. Упадок и анархию Польши он приписывал обычаю молодых дворян отправляться за границу. Поэтому-то он и предлагал запретить всем царским подданным «скитание по чужим землям» [247]. И действительно, существовало что-то вроде такого запрещения. Шведские дипломаты, находившиеся в России в ХVII веке, заметили, что русским запрещено ездить за границу из опасения, что они возлюбят учреждения Запада и возненавидят порядки Московского государства [248]. Катошихин пишет: «О поезде московских людей, кроме тех, которые посылаются по царскому указу и для торговли, ни для каких дел ехать не дозволено» [249].
Поводом к путешествиям русских за границу в XVII веке служили дела дипломатические и религиозные цели. Русские дипломаты в то время никогда не оставались долго за границей. Путешествия с благочестивой целью предпринимались не в Западную Европу, а в турецкие владения. Ни дипломаты, ни пилигримы не имели в виду систематического изучения чего-либо за границей.
До эпохи Петра русские отправлялись за границу ради учения в самых лишь редких исключениях. Зато иногда проживавшие в Москве иностранцы посылались за границу, ради усовершенствования в какой- либо науке или в каком-либо мастерстве [250].
В 1692 году сын подьячего Посольского Приказа Петр Постников был отправлен за границу для изучения медицины. В г. Падуе в 1696 году он приобрел степень доктора. Затем, однако, сделался не врачом, а дипломатом [251].
В самом начале 1697 года следовательно, за несколько недель до отъезда самого царя за границу, Петр отправил 28 молодых дворян в Италию, преимущественно в Венецию, 22 других — в Англию и Голландию — «учиться архитектуры и управления корабельного». Все они принадлежали к знатнейшим в то время фамилиям. Ни один из них не сделался замечательным моряком; зато некоторые, например Борис Куракин, Григорий Долгорукий, Петр Толстой, Андрей Хилков и прочие, прославились на поприще дипломатическом, военном, гражданском. Следовательно, та специальная цель, с которой были отправлены эти молодые дворяне за границу, не была достигнута: зато результат пребывания их на Западе оказался гораздо богаче и заключался в многостороннем образовании вообще. Отправляя молодых дворян в Венецию, Англию и Голландию с целью создать русских моряков, Петр как-то невольно создал школу государственных деятелей.
Нелегко расставались молодые русские аристократы с родителями. Едва ли кто из них знал какой- нибудь иностранный язык. Большей частью они были женаты, имели детей, занимали должности стольников и сановников. Нелегко было царедворцам, привыкшим к праздной жизни, учиться ремеслу матросскому. К
