последнего недовольные стали ожидать спасения от царевича Алексея. Еще в то время, когда царевич был мальчиком, народ обращал на него особенное внимание. Говорили, что Алексей ненавидит иностранцев, не одобряет образа действий отца и намеревается погубить тех бояр и сановников, которые служили покорным орудием в руках Петра при исполнении его планов.
Надежда на реакционное движение против преобразований Петра, на участие наследника в таких действиях могла сделаться опасной не только для царя, но и для его сына. Имя Алексея могло сделаться знаменем заговора против Петра. Антагонизм такого рода легко мог повести к личной вражде между отцом и сыном. Уже довольно рано стали думать о возможности такой, борьбы, решительного разлада между Петром и Алексеем.
В 1705 году Андрей Артамонович Матвеев, находившийся в Париже, доносил о странном слухе, распространившемся при французском дворе; то был перевод народной русской песни об Иване Грозном, приложенной теперь к Петру; великий государь при некоторых забавах разгневался на сына своего и велел Меньшикову казнить его; но Меньшиков, умилосердясь, приказал вместо царевича повесить рядового солдата. На другой день государь хватился: где мой сын? Меньшиков отвечал, что он казнен по указу; царь был вне себя от печали, тогда Меньшиков приводит к нему живого царевича, что учинило радость неисповедимую. Когда французы спрашивали у Матвеева, правда ли это, он отвечал, что все эти плевелы рассеиваются шведами и прямой христианин такой лжи не поверит, потому что это выше натуры не только для монарха, но самого простолюдина [449].
В 1705 году нельзя было предвидеть, что через тринадцать лет позже осуществится, хотя в несколько ином виде, басня, забавлявшая французский двор, и что катастрофа царевича окажется вовсе не «выше натуры монарха».
Единственным средством для избежания антагонизма между Петром и Алексеем было бы целесообразное, вполне соответствовавшее духу и направлению царя воспитание царевича, развитие в нем склонности к приемам западноевропейской цивилизации, любви к труду и познаниям, обучение его тем самым наукам и ремеслам, которыми занимался отец.
Сначала можно было считать вероятным осуществление всего этого. Неоднократно возникало предложение отправить царевича за границу. В 1699 году Петр намеревался послать его в Дрезден, где он должен был воспитываться вместе с сыном Лефорта. В 1701 году австрийским двором было сделано предложение прислать царевича для воспитания в Вену. Немного позже Людовик XIV выразил желание, чтобы Алексей приехал в Париж и воспитывался при французском дворе [450].
Хотя все это и оказалось неудобоосуществимым, однако же царевич, оставаясь в России, находился под надзором иностранных учителей и воспитателей. После того как он должен был расстаться с матерью, он жил у тетки, царевны Натальи Алексеевны, и получил первоначальное образование от русского наставника, Вяземского. В 1701 году к нему был определен для наставления «в науках и нравоучении» немец Нейгебауэр, воспитанник лейпцигского университета. Однако уже через год между Вяземским и Нейгебауэром произошло сильное столкновение, имевшее следствием удаление последнего [451].
Затем воспитателем царевича сделался барон Гюйсен, получивший образование в лучших европейских университетах и вступивший в русскую службу летом 1702 года. Гюйсен составил весьма подробный и обширный план учения, который, однако, оставался на бумаге, особенно потому, что царевич, по желанию Петра участвовал в походах. Тогда как Нейгебауэр не ладил с Меньшиковым, Гюйсен настаивал на том, чтобы именно последнему был поручен надзор над ходом образования и воспитания царевича. Рассказывали, однако, что Меньшиков обращался с царевичем весьма грубо и жестоко, драл его за волосы и проч.[452]
Впрочем, и сам царь в обращении с сыном был крайне суров. Гюйсен рассказывает как очевидец, что Петр в 1704 году, после взятия Нарвы, говорил Алексею: «Ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру»; наставляя сына, как он должен поступать, действовать, учиться, Петр прибавил: «Если мои советы разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, я не признаю тебя своим сыном; я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя и в сей, и в будущей жизни» [453].
Как видно, уже в то время вместо мягких, ласковых отношений между отцом и сыном господствовали, с одной стороны, строгость, с другой — страх. К тому же воспитание царевича оставалось отрывочным, неполным, случайным. Наставник его Гюйсен по желанию Петра уже в начале 1705 года отправился в Берлин и Вену в качестве дипломата; в то самое время, когда Алексей, как 15-летний юноша, нуждался в полезном наставнике, в систематическом учении, он, живя в Москве, был предоставлен самому себе и влиянию людей, случайно окружавших его. Царевич упрекал Меньшикова в том, что он нарочно развил в нем склонность к пьянству и к праздности, не заботясь о его воспитании; упрек этот был повторяем неоднократно и разными современниками [454].
Если бы царь мог заботиться о воспитании царевича, если бы последний вырос в политической и военной школе отца, под непосредственным его наблюдением, он, быть может, развился бы иначе и соответствовал бы более требованиям грозного родителя. Но Петр большей частью был в отсутствии, озабоченный Северной войной; до сражения при Полтаве опасное положение, в котором находилось государство, требовало крайнего напряжения умственных и нравственных способностей царя и лишало его возможности исполнить долг отца и воспитателя. В продолжение нескольких лет Петр и Алексей встречались лишь в исключительных случаях; между ними не существовало каких-либо близких отношений; в то время, когда Петр был занят самыми смелыми предприятиями в области восточного и балтийского вопросов, трудился над самыми сложными задачами преобразования России и обеспечения ее будущности, царевич оставался дома, в кругу людей, не любивших Петра, недовольных его образом действий, направлением его политики, людей, соединявших некоторую ограниченность умственного кругозора и решительную предвзятость мнений в области духовной с грубым нравом и склонностью к бражничанью.
В Москве Алексей жил среди родных, которые, как, например, сестры царя или родственники царицы Евдокии, участвовали в кое-каких направленных против царя кознях и сделались жертвами гнева Петра. В Москве почти все были страшно утомлены неусыпной, кипучей деятельностью государственного организма; каждый день можно было ожидать чего-либо нового, необычайного; роптали на постоянные денежные поборы, на рекрутчину, на непрерывную опасность во время войны со Швецией. Отдыха не предвиделось; на него можно было надеяться лишь в будущее царствование, и вот все люди, жаждавшие отдыха, обращаются к наследнику. Надежда есть: царевич не склонен к делам отцовским, не охотник разъезжать без устали от одного конца России в другой, не любит моря, не любит войны; при нем все будет мирно и спокойно [455].
Царевич не был лишен дарований. Он умел ценить значение образования и много занимался чтением книг, но большей частью книг богословского содержания, походя в этом отношении на деда, царя Алексея, или на дядю, царя Федора. Таким образом, умственное направление царевича нисколько не соответствовало целям Петра. Умная беседа с духовными лицами, углубление в вопросы догматики и схоластики доставляли царевичу более удовольствия, нежели поездки по морю или участие в трудах административных и законодательных. Черчение, математика, прикладные науки нравились Алексею гораздо менее, чем тонкости богословских диспутов или подробности церковной истории. Отвлеченные науки, риторика, метафизика и проч., однако, не могли считаться особенно полезным пособием при развитии и воспитании наследника русского престола. Для того чтобы сделаться способным продолжать начатое Петром, для поддержания значения России в системе европейских держав, для обеспечения участия России в результатах западноевропейской культуры, для решения сложных вопросов законодательства и администрации, царевич нуждался в совершенно ином приготовлении, в совсем иных средствах эрудиции. Между тем как Петр, живя за границей, работал на верфях, занимался в кабинетах и лабораториях натуралистов, Алексей, например, в 1712 году, находясь в Германии, обратился к ученому богослову Гейнекциусу с просьбой написать для него катехизис по учению православной церкви; в то же самое время, когда Петр доставал и читал сочинения по артиллерии, баллистике и пиротехнике, сын его углубился в книги о небесной манне, в жития святых, в правила Бенедиктинского ордена или в знаменитый труд Фомы Кемпийского; Петр осматривал арсеналы и доки, фабрики и мастерские, между тем как Алексей делал выписки из церковно-исторического труда Барония «Annales ecclesiastici»; Петр старался составить себе
