В соседнем переулке их обогнала женщина, которая бежала, пряча под платком две буханки хлеба.
– Продаёте хлеб?
– Хотела продать, да где ж тут… Стрелять будут…
– Давайте одну буханку.
Поля на ходу сунула женщине деньги, и они с Марийкой побежали дальше. Но не успели они отойти на несколько шагов, как где-то наверху, над самыми их головами, грянул первый оглушительный удар. Зазвенел воздух, в домах задрожали стёкла.
Марийке показалось, что у неё что-то лопнуло в ушах. Поля схватила её за руку, и они побежали что было силы, скользя по обледеневшей панели.
Пальба не смолкала до вечера. Жильцы дома Сутницкого начали перекочёвывать из верхних квартир в погреба.
Только семье печника никуда не нужно было перебираться – она и так была в подвале.
Сеньке и Марийке дома не сиделось. Они то и дело выскакивали во двор и, заткнув уши, пригибаясь, пробирались вдоль стен в погреба.
В длинном подземном коридоре пахло плесенью и гниющими овощами. Тускло мерцали свечи, освещая кирпичные своды. Один угол погреба занимало семейство Сметаниных – квартирных хозяев Патапуфа. Старик, страдавший сахарной болезнью, лежал на койке, обложенный подушками. Старуха, накинув на плечи поверх пальто плюшевое одеяло, варила на керосинке кашу. Сын Сметаниных, бледный юноша в меховом картузе, у свечки читал книгу. Немного подальше, на большом чемодане, покрытом диванными подушками, спал толстый Мара, а его мать, полная женщина с двумя подбородками, сидела рядом, закутавшись в белый пуховый платок. Подальше разместились Мануйловы. Катерина укладывала Лору спать на раздвижной кровати. Лора капризничала и твердила, что она всё равно здесь не заснёт.
Марийка бегала со Стэллой и другими ребятами по полутёмным коридорам: они забиралисьв открытые погреба и лазили там между бочками из-под капусты и огурцов.
Каждый час кто-нибудь из мужчин поднимался наверх и возвращался с донесениями: снарядом сшибло кусок крыши соседнего дома; осколками ранена женщина; Махно уже занял вокзал; махновцы заняли базарную площадь; махновцы уже на Казачьей улице; гайдамаки отступают…
В подвал всё чаще доносились ружейные залпы и стук пулемётов.
Теперь уже Марийке страшно было перебегать через двор, и она не решалась высунуть нос из подвала.
Наталья, у которой был сердечный припадок, лежала на постели и жалобно стонала при каждом залпе. Марийка, Вера и Сенька сидели на постланном возле печки одеяле. Они были голодны, но не просили есть, так как знали, что вчера была съедена последняя горсть пшена и последняя корка хлеба.
Марийка положила голову к Вере на колени и закрыла глаза. У неё болела голова, и ей казалось, что она глохнет от беспрерывного треска пулемётов.
«Где-то наш Саша? – думала она. – Неужели офицер правду сказал? Неужели я его никогда не увижу? …»
Вера, которая всё время молча сидела со своей тряпичной куклой на коленях, вдруг тихонько заплакала.
– Ты чего, Верушка? – спросила Марийка.
– Ничего. Просто так! – всхлипнула Вера.
– Федя, – слабым голосом сказала Наталья, – сходи к Фельдману, попроси хоть чего-нибудь. Дети второй день голодные сидят.
– Мы уж у него и так набрали, – ответил Полуцыган.
– Ничего, он даст… Скажи, дети плачут.
Полу цыган вышел.
Ребята сидели притаившись, и слушали, как свистят шрапнели и пули шлёпают о камни мостовых.
– Как бы под пулю не угодил… Ох, пресвятая богородица! – стонала Наталья.
Полуцыган вернулся через десять минут и начал вытаскивать из карманов засохшие, твёрдые, как камень, пряники. За пять дней перестрелки жильцы разобрали в лавочке все съедобное, и, кроме прошлогодних пряников, у Фельдмана ничего не осталось.
К вечеру стрельба внезапно стихла.
Марийка и Вера, закутавшись потеплее, вышли во двор. Среди подтаявшего снега повсюду валялись осколки выбитых стёкол, куски штукатурки. Из погребов один за другим выбирались жильцы и начинали расходиться по своим квартирам. Вот вылезла из погреба Катерина, нагружённая узлами с постелью, за нею осторожно поднялись по скользким ступенькам Елена Матвеевна и Лора; под руки вывели старика Сметанина.
– Пойдём домой, холодно, – сказала Вера.
– Пойдём.
Девочки повернули к себе на задний двор, но в эту минуту услышали какой-то шум.
В узкую калитку гуськом вошли шесть человек, обвешанных ручными гранатами и обмотанных пулемётными лентами. Двое из них были одеты в дорогие енотовые шубы, видно только что снятые с чужого плеча, один был в солдатской шинели, остальные в простых крестьянских зипунах.
Как раз в это время через двор проходил молодой Сметанин.
