сила на свете не заставит меня причинить тебе боль, забрав у тебя наших детей?
На ее лице отразилась глубокая тоска.
— Таких слов нет, Эйвери. Есть законы, и, будь они другими, я…
— Черт побери, Лили! — не сдержался он, выпустив ее запястье и отодвинувшись в сторону. — Неужели ты доверяешь своду законов больше, чем мне?
Она покачала головой:
— Я делаю это не ради себя, а ради своих будущих детей.
Эйвери поднял с пола брюки и, наскоро натянув их, поднялся. Он упорно отказывался смотреть на нее и вместе с тем не мог так просто отказаться от того, что он обрел и оценил по достоинству слишком поздно. С юных лет он привык к постоянной борьбе и теперь готов был бороться за нее до конца.
— Тогда просто останься со мной здесь, в Милл-Хаусе. Она повернулась к нему, и пышные кудри упали каскадом ей на плечи и спину, образуя один сплошной черный поток.
— Не как моя жена, раз уж ты от этого отказываешься, но как моя спутница, экономка, возлюбленная, хозяйка дома — словом, в любом качестве, какое тебе угодно, только не бросай меня совсем, Лили. — Его голос был полон страстной мольбы. — Не уходи, прошу тебя!
Взгляд Лили был полон сострадания, безграничной нежности и неизбывной грусти. Однако она не произнесла ни слова, и он не преминул воспользоваться ее молчанием.
— Тебе нужен Милл-Хаус. Мне нужна ты. Таким образом мы оба получим то, что хотим. Мы плюнем в лицо Горацио, — добавил он со злобной усмешкой, — чтобы ему сгореть в аду за то, что по его вине мы попали в такое положение.
Лили сжала пальцами простыни, глаза на ее побледневшем лице казались огромными черными озерами.
— А дети? — спросила она, почти не размыкая губ. — Как быть с ними?
Он мог согласиться на что угодно, когда дело касалось его самого, однако ни в коем случае не причинил бы вред детям, рожденным от их связи, и ни за какие блага на свете не стал бы лишать их своего имени, защиты и всех тех преимуществ, на которые они имели бы законное право. Сколь ни велико было его отчаяние, он не мог пойти против своей совести, а обманывать ее не имел права. Он уселся рядом с ней, взял ее руку в свою и провел по ней пальцем.
— У нас с тобой вообще не будет детей. Лили отпрянула от него, вскочила с кровати и отступила на шаг. Боль сделала ее глаза похожими на черные угольки.
— Останься со мной, и я обещаю тебе полнокровную жизнь, Лили. Богатую и достойную. — Он щелкнул пальцами, властным жестом призывая ее вернуться.
— Нет, я не могу, Эйвери. Ты ведь так мечтал о детях, о большой и шумной семье. По одному ребенку на каждую спальню, помнишь? Я… — Она в отчаянии снова покачала головой. — Я не могу так с тобой поступить.
— Почему же? Разве мы…
— Нет! — вскричала она. — Не искушай меня! Не надо! Возможно, сначала ты сумеешь найти утешение в моем обществе — в течение нескольких лет или даже дольше. Но в конце концов, с появлением детей у твоих знакомых, с крещением первого ребенка Бернарда тишина в этом доме станет оглушающей. И тогда ты первый начнешь на меня обижаться, более того — возненавидишь меня за это.
— Нет, никогда. — Однако его голосу не хватало той глубокой уверенности, той звонкой правды, которая одна только и могла ее убедить, потому что выражение тревожного ожидания исчезло с ее лица, сменившись обреченностью.
— Да, — возразила она мягко. — А я… если ты меня возненавидишь, мне незачем будет жить.
— Лили! — Он умоляюще простер к ней руку.
— Я должна уехать, — прошептала она, закутавшись в простыню, как будто хотела хоть таким способом отгородиться от него. — Сегодня же.
Даже гибель Карла казалась ему лишь слабым подобием той боли, которая терзала сейчас его сердце.
— Нет, — отрезал он. — Это я должен уехать. Я все равно не могу оставаться в этом доме. Здесь слишком пахнет покойницкой. Милл-Хаус разбил все мои мечты, здесь похоронены мои надежды.
— Прости меня, Эйвери! — Всхлипнув, Лили отвернулась и ринулась прочь из спальни, скрывшись в освещенном тусклым светом коридоре.
Лили повернула ключ в замочной скважине и, пошатываясь, переступила порог своей комнаты. Слезы струились у нее по щекам, а руки, которыми она пыталась набросить на себя халат, дрожали так, что в конце концов она оставила все попытки справиться с шелковым пояском и безвольно опустилась на пол, заливаясь горючими слезами.
Она уже готова была принять его предложение жить вместе без законного брака и не иметь детей, однако, представив себе его тоскующий взгляд, поняла: нельзя требовать от него подобной жертвы. У Эйвери должна быть семья — целый выводок красивых ребятишек с глазами, похожими на драгоценные камни, которые будут обожать своего отца и восхищаться им. К тому же, по правде говоря, Лили сомневалась, что сможет жить рядом с ним, зная, что у них могло быть много детей, но на самом деле никогда их не будет. Впервые в жизни выбор ее матери показался ей не таким уж очевидным, она попыталась оценить его хладнокровно, как посторонний человек, стараясь по возможности более объективно взвесить все «за» и «против». Она по-прежнему понимала решение матери, однако не была теперь уверена в том, что это решение было единственно верным. Или это было для нее лишь удобным поводом, чтобы поступить так, как хотелось ей самой, — выйти замуж за Эйвери Торна?
Этого она не знала. Она уже ничего не знала. У нее не было иных советчиков, кроме собственного прошлого, а на него, как выяснилось, далеко не всегда можно было положиться. Она так и не смогла принять решение, а Эйвери вот-вот должен был покинуть этот дом. И возможно, навсегда.
Лили опустила голову на сложенные руки и снова дала волю слезам, хлынувшим обильным потоком раскаяния.
Поскольку единственный экипаж в данный момент находился в Клив-Кроссе, Эйвери решил добраться до Литтл-Хенти пешком. Мери, брови которой при этом известии взметнулись вверх, словно крылья парящей в воздухе чайки, предложила доставить туда его саквояж и сундук с вещами позже в фургоне ее брата. Эйвери с благодарностью согласился, после чего тут же отправился на поиски Лили.
Он застал ее в библиотеке, где она сидела за столом, склонившись над толстой книгой. Он протянул руку и слегка постучал по притолоке двери, чтобы привлечь ее внимание. Лили подняла голову, в ее взгляде были тоска и безнадежность. Ему нестерпимо было видеть страдание на ее лице, и вместе с тем он сознавал, что не только ничем не может облегчить ее боль, но, что еще хуже, сам является причиной этой боли.
— Я уезжаю, — произнес он, остановившись на пороге.
— Да.
— На тот случай, если я понадоблюсь, в ближайшие несколько дней меня можно будет найти в трактире «Собака и заяц» в Литтл-Хенти.
— Да. Что мне передать Эвелин? Он пожал плечами:
— Что угодно. Скажи, что мной вновь овладела охота к перемене мест. — Его взгляд упал на огромную книгу, открытую на одной из последних страниц, и это вновь напомнило ему об исходе их соперничества за Милл-Хаус: он победил, она проиграла. Однако Эйвери не считал себя победителем. — Мы с тобой еще увидимся в следующем месяце у Гилкрайста и Гуда.
— Где? — спросила она, на миг выйдя из оцепенения.
— У адвокатов Горацио. Испытательный срок близится к концу, если ты об этом не забыла.
— А! — Она окинула взглядом лицо Эйвери, вспоминая, как его руки поддерживали ее, словно спасательный круг, когда он проникал глубоко в ее тело и дарил ей неописуемый восторг. Все кончено.
— Итак, до встречи в Лондоне. Желаю тебе всего хорошего…
— Нет! — вскричала она в паническом ужасе. — Я не думаю, что мы встретимся с тобой в Лондоне. Он вопросительно приподнял темную бровь.
— Мне совершенно незачем туда ехать. Я не выполнила условий завещания и уж подавно не намерена публично отрекаться от своих связей с движением суфражисток.
