заросшего калужницей и болиголовом, а местами попадались целые острова камышовых зарослей. Оттуда, из-за высокой гущи, слышались сабельный свист косы и отрывистое шуршание подсеченных и падающих стеблей. У обочины дороги рядом с плетеным коробом лежала синяя рубаха.
Это Венцель косил камыш на подстилку скоту.
— Утро доброе, господин доктор! — раздался его голос.
— Доброе утро.
Обнаженный торс Венцеля был безупречен, кожа отливала бронзой и была совершенно безволоса, зато руки, могучие и по-обезьяньи длинные, казались попросту мохнатыми. Он слегка опирался на черенок косы, такой несоразмерный его маленькому росту. На животе болталась кожаная кошелка с точильным камнем.
— Упарился, — сказал он.
— Понимаю.
— Вы бы тоже сняли рубашечку, господин доктор.
Лицо расплылось в довольной улыбке, как будто мое появление было встречено с восторгом. Он просто млел от чувства сердечного доверия, но чувство это было такого рода, что не оставалось сомнений: в любой момент оно может перейти в неприязнь или вражду. Передо мной стоял плут и палач в одном лице, весельчак и разбойник без роду, без племени; малый, которому можно поручить все что угодно. Например, восстановление старого горного завода и, уж разумеется, — травлю безобидного агента радиофирмы. Он смеялся, слизывая пот с верхней губы. И поскольку он сам заступил мне дорогу, я счел себя вправе выложить ему все без обиняков.
— Хорошо, что я встретил вас, Венцель… Скажите, что вы, собственно, замышляете против Ветхи?
Он уперся каблуком в холмик кротовой норы и начал растирать побелевшую от зноя землю. Потом выразительно вздохнул.
— Ну?
— И морока же с этим парнем, господин доктор, — ответил он сокрушаясь и таким полунаигранным- полуискренним тоном, что заставил меня все-таки рассмеяться: — Теперь он и с вами породнился.
— ?..
— Вы ведь его дочку заполучили?
— Ну, разумеется.
— А другая больна корью?
— Да.
— Вот горе-то, — голос его звучал сочувственно.
— Именно поэтому вы должны оставить его в покое.
— И кто его заставлял плодиться…
— Ну, это довольно распространенный обычай.
— Лучше бы этакое вообще не появлялось на свет.
— Чем бы вы его ни допекали, естества вам все равно не изменить.
Венцель обиженно надулся:
— Он сам всех допекает своими страховками и радиоштучками.
— А вам-то какое дело?
— Мне?.. Никакого…
— Но вы все время вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются.
Он отмахнулся.
— Господин доктор! Да я-то кто такой?.. Попросту никто… Люди, люди не выносят этого Ветхи!
— Да, но до сих пор он жил спокойно, стоило появиться вам…
— Мне?.. Но, господин доктор!
— Кому же еще? Может быть, Мариусу?.
Он поскреб пятерней голову.
— С Мариусом-то какая история.
— Да, — сказал я, — это уже другая история — когда вы по указке Мариуса подбиваете парней к бунту.
— Мариус ничего не указывает, — почти презрительно бросил Венцель.
— Что же он делает?
Тут Венцель всерьез задумался и не сразу ответил:
— Мариус просто говорит то, что другие думают.
— Вот как? Эту дурацкую затею с золотом тоже придумали другие?
— То-то и оно, господин доктор, то-то и оно.
На его лице вновь заиграла привычная веселость, но па уме, как видно, были слишком серьезные вещи.
Я посмотрел вверх, в сторону Купрона. Вот он высится, скрывая золото в каменном чреве, и держит на своих зубцах тяжесть свинцового неба, он, глыба земная, извергнутая землей и подпирающая небо, чтобы оно не было поглощено алчущей силой земли. Великан, а может быть, великанша. Этого уже никто не знает. А рядом со мной стоял шельмоватый карлик с косой. Он тоже был исторгнут землей и теперь скашивал ее зеленую поросль.
— Да, — сказал он, — люди должны делать то, что думают.
— То, что думает Мариус…
— Это одно и то же.
Трапп, свесив язык, улегся на горячую землю. Он глухо ворчал, как будто сердился на самые недра земные.
— Если вы делаете то, что думаете, — ответил я Венцелю, — вам не избежать близкого знакомства с жандармерией. Насколько я знаю, кое-кто, очень скорый на исполнение замыслов, с этим уже столкнулся.
— Жандармы тоже так думают. — Он хитровато подмигнул мне. — Так же, как и вы, господин доктор.
— Такими шутками, Венцель, меня не втянуть в игру. То, что вы собираетесь преподнести Ветхи, обыкновенная подлость. А насчет авантюры с золотом могу вас лишь предостеречь.
Я считал своим долгом сказать ему это. Но с большим удовольствием я вырвал бы у него косу и сам бы пошел косить. Этот до странности тяжелый, свинцовый воздух горячими потоками ходил в моих легких, и, даже хорошо зная анатомию, я не мог постичь в тот момент, как дышит мое тело.
Он снова надавил каблуком на кротовый холмик, осклабился и после некоторого раздумья сказал:
— Людям всегда подавай что-нибудь новенькое, вот и пускай себе позабавятся.
— А вы не замедлите объявить это спасением человечества.
— Я — нет…
— Ну, значит, Мариус.
Он снова сделал цинично-презрительный жест:
— Возможно.
— А вы будете находить в этом забаву… Это жестокое удовольствие, Венцель.
— Мир должен идти вперед.
Первобытной, угрожающей мощью веяло от Купрона, от застывшего буйства скал, теснящих свинцовую синеву неба, пронизанных миллиониожильной жизнью деревьев, кустов и трав. И вдруг все это обернулось ехидной угрозой старца, который стягивает с себя тонкие одеяния жизни, разводит руки, выставляя, как броню, омерзительную наготу своего тела.
— Мир должен идти вперед, — повторил карлик с косой в руках.
Да, он должен идти вперед, беспрерывно оспаривать чудовищную мощь нагого старца, теснить его самого, — того, кто жуткой наготой смерти попирает радость цветения. Измотать его, одолеть, вырвать у него тайну золота, чтобы он уже не смог подняться, и небо слилось бы наконец с истомленной землей.
— Да, — сказал я, — мир должен идти вперед, но, вероятно, не так, как вы полагаете.
— Это не суть важно, лишь бы шел, — засмеялся он. — Хочу вам кое-что показать, доктор.
