— Да.
— Удивительно… А есть в этом смысл?
— Ни малейшего.
— Ну, вы меня успокоили… Знаете что, доктор Флуршюц?.. Я уже стою на приколе… Вы столько народу откомандировали в мир иной. Вас тут для этого и держат. Но когда знаешь, что по-настоящему убил одного — другого, тогда уж до гробовой доски никакой книги в руки не возьмешь… Такое у меня чувство… Уже со всем счеты покончены… Потому-то и войне никогда конца не будет…
— Смелый полет мысли, Ярецки! Что вы сегодня пили?
— Ничегошеньки, трезв как грудной младенец…
— Ну осмотр окончен… Самое позднее — через две недели начнем работать с протезом… Вам придется поучиться, как школьнику… Вы же собираетесь чертить…
— Да, собираюсь вроде бы, хоть и не могу себе это представить.
— А как же с АЭГ?
— Итак, значит, ученик протезной школы… Иногда мне кажется, что вы, хирурги, отхватили у меня эту штуку не потому, что этого ваша наука потребовала, а просто, так сказать, справедливости ради: из-за того, что я одному французу гранату под ноги швырнул.
Флуршюц пристально взглянул в глаза собеседника:
— Вы меня пугаете. Возьмите себя в руки, Ярецки. Следите за своими мыслями… Скажите правду, сколько вы сегодня проглотили?
— Самую малость, стоит ли об этом говорить?.. Спасибо вам за справедливость. И оперировали меня отлично… Мне теперь стало лучше, просто-таки хорошо теперь живется на этом свете, до тошноты хорошо… Со всем счеты покончены… И АЭГ меня ждет не дождется.
— Серьезно, Ярецки, вам действительно надо идти к ним на работу.
— Но только вот что я вам хочу сказать: не ту руку вы у меня оттяпали… Я вот этой — Ярецки ударил двумя пальцами по стеклянному верху столика с инструментами, — вот этой гранату швырнул… Может, потому она и виснет у меня теперь точно свинцовая гиря.
— Это пройдет, Ярецки, все будет в порядке.
— Все и так уже в полном порядке.
Куленбек позвонил доктору Кесселю:
— Коллега, вы можете сегодня в три прийти на операцию? Простая экстракция пули.
Доктор Кессель ответил, что это вряд ли ему удастся — ведь у него так мало времени.
— Вас, верно, такой пустяк не устраивает, какая-то несчастная пулька. Для меня это тоже не работа… Но, что делать? Будем довольствоваться малым… Надолго меня, правда, при такой жизни не хватит, и я буду добиваться перевода… Но сегодня другого выхода нет… Приказываю явиться. Пришлю за вами машину, и за полчаса мы управимся.
Куленбек повесил трубку. Засмеялся:
— На два часа ему работы хватит.
— А я еще удивился, — сказал сидевший рядом Флуршюц, — что вы вызываете Кесселя из-за такой ерунды.
— Наш милый Кессель вечно попадается на удочку. Мы заодно и аппендиксом Кнезе займемся.
— Вы действительно хотите его оперировать?
— А почему бы и нет? Доставим ему такое удовольствие. И мне заодно.
— А сам он на операцию согласен?
— Ну, Флуршюц, вы, оказывается, так же наивны, как и старик Ксссель. Когда это я своих пациентов о согласии спрашивал? И все они были мне потом благодарны. А месяц отпуска по болезни, который я всем устраиваю?.. Так-то вот.
Флуршюц хотел что-то сказать, по Куленбек остановил его жестом:
— Нет, нет, не приставайте ко мне с вашими теориями секреторной деятельности… Друг мой, если я могу заглянуть в чье-то брюхо, то не нужны мне никакие теории… Послушайтесь меня и станьте хирургом… Это единственная возможность сохранить молодость.
— А что же мне делать с моей работой над железами? Бросить?
— Бросайте!.. Вы ведь уже прекрасно оперируете.
— С лейтенантом Ярецки нужно что-то делать, господин майор: он гибнет.
— Может, стоит полость почистить?
— Да вы ведь его уже назначили па выписку… Ему нужно нервы лечить.
— Я записал его на отправку в Бад-Кройцнах. Там он очухается… Тоже мне поколение, все вы! Денечек — другой запоя — и вы уже с катушек долой, и подавай вам нервную клинику… Вестовой!
В дверях появился солдат.
— Скажите сестре Карле, что в три будет операция… Да, Марвицу из третьей палаты и Кнезе — из второй сегодня не давать есть. Так, так… А знаете что, Флуршюц? Мы ведь могли бы обойтись и без бедняги Кесселя, сами бы великолепно справились… Кессель все равно ничего не ценит, только и жалуется, что у него ноги болят и что я как настоящий садист его сюда вытаскиваю… Ну, что вы об этом думаете, Флуршюц?
— С позволения сказать, господни майор, пока что со мной еще получается, но долго этак продолжаться не может… И наступит день, когда медицинская наука откажется слепо выполнять приказания скальпеля.
— Неповиновение, Флуршюц?
— Чисто теоретическое, господин майор… Нет, я думаю, что недалек тот час, когда специализация в медицине зайдет очень далеко, и тогда консилиум, в котором будут участвовать терапевт и хирург или дерматолог, вообще не приведет ни к каким результатам. Просто — напросто потому, что у разных специальностей уже не будет никаких средств общения друг с другом.
— Жестоко ошибаетесь, Флуршюц. В ближайшие времена будут у нас вообще одни только хирурги… Только это и останется от всей нашей жалкой медицины… Человек по природе мясник, и во всем он остается мясником… Ни на что иное он не способен, но в этом деле он мастак. — И доктор Куленбек стал разглядывать свои густо поросшие волосами большие умелые руки с коротко обрезаннымн ногтями. Затем он добавил многозначительным тоном:-Тому, кто не захочет считаться с этими фактами, угрожает, знаете ли, безумие… Нужно принимать их такими, какие они есть, и стараться из них тоже извлекать радость… Послушайтесь, Флуршюц, моего совета: меняйте срочно лошадок, уходите в хирургию.
Ярецки бродил по саду при ресторане «Штадтхаллс», где ферейн «Дары Мозеля» устроил празднество в память о победе в Восточной Пруссии. В зале танцевали. Можно было, конечно, и с одной рукой танцевать, но Ярецки стеснялся. Он обрадовался, когда у входа в зал встретил сестру Матильду:
— Я вижу, вы тоже не танцуете, сестричка.
— Нет, танцую. Не попробовать ли нам, лейтенант Ярецки?
— Пока не появится эта штука, протез, ничего у меня не получится. Только вино хлестать да дымить… Сигаретку, сестра Матильда?
— Да вы что? Я же на службе.
— А, так у вас, значит, и танцы служебные… В таком случае проявите заботу и об одноруком бедняге… Сделайте одолжение, посидите со мной хоть недолго.
Ярецки неловко опустился на стул у соседнего столика.
— Вам здесь нравится, сестричка?
— Да, все очень мило.
— А мне не нравится.
— Люди немножко развеселились, нельзя же им в этом отказывать.
— Знаете ли, сестрица, я, быть может, под хмельком… Но это ничего не значит… Я вот что скажу: эта война никогда не кончится… Или вы другого мнения?
— Ну, когда-нибудь она ведь должна кончиться…
— А что же мы станем делать, когда воины не будет?.. Когда перестанут фабриковать калек, за которыми вы должны ухаживать?
Сестра Матильда задумалась:
