Он сказал:
– Джек.
Я подпрыгнул на два фута. Он кивнул на надгробный камень и сказал:
– Он был другом моих людей.
– Он был и моим другом.
– Лучшие уходят первыми.
– Так всегда говорят ирландцы.
Он взглянул на меня почти с сочувствием. Мужчины себе такое редко позволяют. Мы не любим выставлять свои чувства напоказ. Мне даже не хотелось догадываться, что вообще он может обо мне думать. Он сказал:
– Там в гостинице скромные поминки.
– Спасибо, я загляну.
– Я это знаю, Джек.
И ушел. Я положил дрожащую руку на надгробье Томми. Мало кто относился ко мне с такой теплотой и так многому научил. А я уехал в Темплмор учиться на полицейского и напрочь о нем забыл. К моему вечному стыду, я узнал о его смерти только через два года. Может, Господь и простит меня, это Его дело – прощать. Но я сам себя не прощу.
Присутствовавший на поминках священник был моим заклятым врагом. Отец Малачи. Приятель моей мамаши, который меня на дух не переносил. Он курил сигареты «Мейджер», которые когда-то недолго пользовались успехом, потому что их курил Робби Колтрейн в «Крекере». Настоящие гвозди в твой гроб, крепче, чем poitin, и в два раза более убийственные. Он сильно постарел, но чего ждать от заядлого курильщика? Малачи подошел и сказал:
– Ты вернулся.
– Верно замечено.
– Я бы убил за сигарету.
– Вы бросили?
– Господи, да нет же, просто забыл в церкви. Служки обязательно сопрут.
Я предложил ему свою сигарету. Он многозначительно взглянул на меня:
– А ты когда начал?
– Простите, святой отец, так вы будете курить или нет?
Он взял сигарету и сразу же оторвал фильтр. Я дал ему прикурить, и он жадно затянулся.
– Дерьмо.
– Милое выражение для священника.
– Ненавижу это дерьмо.
– Так не курите.
– Да не сигареты… похороны, особенно это сборище.
– Ведь все Божьи дети, так?
Он отбросил сигарету и заметил:
– Ничьи они дети, эти бомжи.
Он исчез, прежде чем я успел ответить.
Можете не сомневаться, в гостинице я появился первым. Как выразился человек получше меня: «Просто усраться можно, как это их сюда пустили».
В последнее время тинкеры восстали после долгих лет дискриминации, довольно успешно затевая судебные процессы против пабов, в которые их не пускали. Владельцам питейных заведений пришлось принять меры. Поскольку меня самого не пускали в большое количество заведений, мое сердце по этому поводу кровью не обливалось. Я подошел к стойке. Бармен с виду напоминал Робби Уильямса. Оставалось надеяться, что манеры у него получше.
– Доброе утро, сэр. Вы с похорон?
– Именно.
– В баре все бесплатно до половины третьего. Что вам налить?
– Пинту и рюмку «Джеймсона» вслед.
– Не желаете ли присесть, сэр? Я принесу заказ.
Я сунул в рот горсть арахиса. Странно, но в этот момент я думал о двух писателях. С ними меня познакомил Томми Кеннеди. Уолтер Макен, который и тогда уже был так же хорош, как и сейчас, и Поль Смит. Когда-то на моей полке стояли «Алтарь Эстер», «Упрямый сезон» и моя любимая книга – «Во мне поет лето». Не так давно в библиотеке Ламберт я отыскал «Крестьянку». С моей точки зрения, эта книга, изданная в 1961 году, превосходит и «Город проституток», и «Пепел Анжелы». С помощью Поля Смита я открыл для себя Эдну Сент-Винсент Миллей, а это что-нибудь да значит.
Бармен принес выпивку и сказал:
– Доброго здоровья.
– Спасибо.
Пиво оказалось едва ли не лучшим из того, что мне доводилось пить. Приходилось согласиться с Флэнном О'Брайеном: «Нет ничего лучше пинты простого пива». Легло на кокаин как пушинка. Будучи еще молодым полицейским, я как-то отправился посмотреть Имонна Морисси в «Брате». Еще я должен был посмотреть на Джека Макгоурена в «В ожидании Годо», но вместо этого надрался. Какая оплошность.
Я пригубил виски и вознесся почти до небес. В ресторане начали появляться тинкеры. Подошел Трубочист и сказал:
– Не сидите один.
– Это что, указание? Скажите, что вы сделали с кистью?
– Похоронили.
Я отпил добрый глоток виски. Обожгло, что надо, как доктор прописал. В ресторане уже собралась целая толпа. Я сказал:
– Много народа пришло.
– Мы отдаем честь нашим мертвым. Никто ведь больше о них не позаботится.
– Трубочист, не обижайтесь, но мне хотелось бы определиться, как вас называть.
– Не понимаю.
– Странники, бродяги, цыгане… как? Мне как-то неудобно называть вас танкерами.
– Нас все так зовут.
– Я же не о том спрашиваю, верно? Как мне вас называть?
– Племя. Братья.
– Да? Здорово.
В его глазах появилась задумчивость. Он сказал:
– После Великого голода, если кто-то из братьев умирал, они в отместку поджигали жилища друг друга, вот нас и выгнали.
Его окликнули сразу несколько голосов, он рывком вернулся в настоящее и сказал:
– Мне надо идти.
– Назад к племени.
Он слегка улыбнулся. Я заказал себе еще порцию выпивки и вдруг сообразил, что мне с ними легко. Я бы мог напиться в стельку, но понимал, что должен держаться в рамках. Сказал себе: «Дело совсем простое. Надо только обнаружить, кто это сделал и почему».
Прикончив виски, я решил: «Наплевать на „кто“. Достаточно узнать – „почему“».
Я стоял на Фэер-Грин. Взглянешь на север – там Саймон Комьюнити. Мне недоставало всего нескольких рюмок, чтобы оказаться там на койке. Если они меня примут. Из-за спины манили братья. Бог мой, как они манили, взывали, упрашивали: «Вернись, нажрись, мы о тебе позаботимся».
Я был уверен, что позаботятся. Разумеется, я пошел на восток, миновав, как минимум, четыре пивнушки, где мне если бы и не были рады, то по крайней мере пустили бы. Если по-честному.
Так уж повелось, что каждый раз, когда я принимал определенную дозу спиртного, меня охватывало желание. Мне хотелось всего лишь чипсов в газетном кульке, сдобренных уксусом и пахнущих божественно. Отзвуки детства, которого, к сожалению, у меня не было, а так бы хотелось.
