– Когда мне было четыре года, мать вытащила меня на улицу в полночь. Мы с ней дошли до Фэер-Грин. Там она сорвала с себя одежду. Она делала это каждый раз, когда допивалась до определенного состояния.
Я не ответил, и он продолжил:
– Ее сбил фургон, она умерла мгновенно. Да она все равно ничего бы не почувствовала: была в стельку пьяной. Тинкеры меня усыновили.
– Почему?
– То был их фургон.
– А остальная семья?
– Мы жили с ней вдвоем… если не считать выпивки. В квартире в Рахуне, помните эти дома? Туда и собаку нельзя поселить. Гетто Голуэя, как в Америке.
Я затоптал окурок на полу и сказал:
– Тогда почему ты остался? Ты же уже взрослый.
Мы уже подъезжали к большому дому. Он сказал:
– Уж вы-то лучше других должны знать, что нельзя вернуться.
Когда мы вылезли, я спросил:
– Чей это дом?
Это было большое трехэтажное строение с гаражом. От него так и разило деньгами, причем большими деньгами. Я не мог видеть лицо Мики, но расслышал издевку в его голосе:
– Трубочиста. Кого же еще?
20
Мики провел меня в дом по коридору, стены которого были увешаны черно-белыми фотографиями. Старый Голуэй. Женщины в шалях, мужчины в матерчатых кепках. Может быть, во мне говорило виски, но мне то время казалось лучше. Мы прошли в гостиную, уставленную антиквариатом и кожаной мебелью. Огромный открытый камин. Перед ним стоял Трубочист, опершись о мраморную каминную доску. В комнате находились еще трое молодых людей в спортивных костюмах. Трубочист резко спросил:
– Что вас задержало?
Вопрос был адресован Мики, который взглянул на меня и ответил:
– Пробки на дорогах.
Трубочист повернулся ко мне и спросил:
– Пить будете?
Мики издал такой звук, будто подавился. Я ответил:
– Спасибо, с меня уже хватит.
– Я отведу вас к нему.
Он провел меня через дом. В другой комнате женщина и трое детей смотрели передачу «Кто хочет стать миллионером?». Я слышал, как Крис Таррант спросил:
– Ответ окончательный?
Мы вошли в гараж. Голый Рональд Брайсон был привязан к кухонному стулу. Рядом с ним электрообогреватель.
– Я вас оставлю.
Перед Брайсоном стоял еще стул. Его голова склонилась на грудь, казалось, он спит. Его кожа была белой как мел, ни единого волоска. Я не разглядел синяков и почувствовал облегчение.
– Рональд.
Он резко поднял голову, весь рот в крови. Не сразу сфокусировал глаза. Потом произнес:
– Гря… грязный пес.
Зубов не было, десны покрыты засохшей кровью и слюной. Речь искажена, почти невозможно разобрать, что он говорит. Поэтому привожу его слова так, как я их разобрал.
Я сказал:
– Ты хотел меня видеть.
Он напрягся, пытаясь разорвать веревки, и сказал:
– Они выдрали мне зубы плоскогубцами.
Я пожалел, что не согласился выпить, когда Трубочист предлагал. Он сказал:
– Джек, ты должен сказать им, что произошла ужасная ошибка. Я знаю, я плохо себя вел, но я не убивал этих людей.
– Нет, убивал.
– Джек, пожалуйста! Во мне есть что-то такое, что заставляет меня все время пытаться привлечь к себе внимание. Я позволяю людям думать, что я совершил все эти ужасы, но на самом деле… – Его голос стал еле слышным. – Это всего лишь игра. Я хорошо работаю, но иногда становлюсь вроде одержимого. Я набрасываюсь на людей, которым помогаю, и начинаю притворяться, что совершаю преступления. И тогда мне приходится переезжать. Ты можешь проверить. В Лондоне… такое много раз случалось, но это все фантазия. Я закурил сигарету и сказал:
– Ты изгадил мой дом, звонил, пугал мою девушку.
– Я только хотел привлечь твое внимание. Чтобы ты решил, что я тебе ровня.
Я встал, и он закричал:
– О господи, Джек, не уходи.
Я наклонился к нему поближе. Страх исходил от него подобно дыму. Я сказал:
– Даже если бы я поверил всему, что ты рассказал, есть одна вещь, от которой тебе не отвертеться.
– Что, Джек? Скажи мне… я все смогу объяснить… абсолютно все.
– Рука.
Мне показалось, что он искренне изумился. Он спросил:
– Какая рука?
– У одной из жертв была отрублена рука и оставлена на пороге. А я получил пластиковую руку по почте. Откуда тебе об этой руке знать, если ты не сам все сделал?
– Джек, клянусь, я ничего ни о каких руках не знаю. Никогда ничего тебе не посылал. Господи милостивый, ты должен мне поверить.
– Я не верю.
Я повернулся, чтобы уйти, и он начал рыдать, умоляя меня вернуться. Я закрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Трубочист спросил:
– Он признался?
– Нет.
Трубочист посмотрел мне в глаза и спросил:
– Какое ваше последнее слово?
– Он это сделал.
– Ладно. Мики отвезет вас назад. Я приеду через несколько часов, и мы рассчитаемся.
На обратном пути мы не разговаривали. Я услышал, как часы пробили полночь, и подумал:
– В полночь плохо одному.
Когда я вылезал из машины в Хидден Вэлли, Мики сказал:
– Я начал читать стихи. Кого из поэтов вы порекомендуете?
Я некоторое время молчал, делая вид, что размышляю, потом ответил:
– А мне насрать, кого ты читаешь. Оказавшись дома, я решил почитать – почти боялся продолжать пить в том же темпе. Выбрал Честера Хаймса: он злобный и забавный. В «Примитиве» я подчеркнул следующий
