лезут порой в голову!), что именно по этой причине Ральфу была предложена одна из главных ролей. Роль доктора Астрова.
– Эту роль играл сам Оливье! – с гордостью восклицал Ральф.
Я сдержалась и не сказала: «И уж определенно не за те деньги, что предлагают тебе!»
Но, Боже, сделай так, чтобы он ее получил! Деньги теперь не имеют значения. Главное – чтобы он не сошел с ума от безделья.
Не успела я ободрить и успокоить Ральфа, как ворвалась Рейчел и заявила, что пропал ее магнитофоне Слава тебе Господи, хотелось воскликнуть мне. Но вместо этого я потратила минут пятнадцать на его поиски. Затем вдруг в дверь позвонили, и на пороге предстала соседка. Не слишком мною обожаемая и вся в слезах.
– Ваша кошка! – прорыдала она. – Тварь, чудовище! Исцарапала моего любимого Мармедьюка! Да так, что бедняжке пришлось наложить десять швов! Вы должны ее усыпить!
Я опаздывала. Я находилась на грани нервного срыва. И вовсе не была настроена высказывать соболезнования.
– Вот перестанете обращаться со своей собакой как с малым ребенком, тогда она научится за себя постоять! – рявкнула я и захлопнула дверь.
Гордиться мне было нечем. Фатва, свернувшись калачиком, мирно спала на диване с чувством выполненного долга. У нее-то явно был повод для гордости.
Ко времени, когда я добралась до Пимлико-сквер, все мысли о Джоше вылетели из головы.
– Извини, Гейл, – буркнула я, врываясь в лавку.
Помещение наполнял густой аромат кофе, и мне сразу полегчало. Гейл усмехнулась:
– Не одна ты, дорогая! Кэролайн слегла. То ли грипп, то ли еще что-то. Один кусок сахара?
– Благослови Господь твою добрую душу! – сказала я.
В магазине было пусто. Я присела на край стола, держа в руке чашку капучино и размешивая в ней коричневый сахар.
– Никто не заходил? – спросила я.
– Никого особенного, – ответила Гейл. – Разве что один твой приятель… – Лицо ее так и светилось ехидством. – Как его?.. Забыла. Он сказал, но тут же вылетело из головы.
Я уже привыкла к типично ирландским перепадам в настроении Гейл. Подобное представление могло длиться часами.
– Ладно, не важно. Не так уж дурен собой этот тип. Немного грубоват на мой вкус, но некоторым дамам такие нравятся. Даже очень многим, я бы сказала, судя по его взгляду и походке. Такая, знаешь, немного враскачку, как у Юла Бриннера… Так, погоди, что же он просил тебе передать?.. О Господи, ну и память стала… А все потому, что приходится все делать самой, потому как гребаные сотрудницы не желают являться на работу вовремя!..
Монолог Гейл был прерван внезапным появлением покупательницы.
– Вот, держи, дорогая! – шепнула Она, поднимаясь навстречу даме. – Этот джентльмен, не помню, как его там, просил передать тебе…
И она сунула мне в руку записку. Я почувствовала себя школьницей, тайком бегающей на свидания с мальчиком с передней парты. Это был свернутый листок бумаги с нацарапанным сверху одним лишь словом: «Анжеле». Интересно, прочла ли Гейл? Наверняка прочла, тут и сомневаться нечего!..
Я развернула записку. Послание состояло из двух торопливо написанных строк:
«Вам нравятся немецкие сосиски? Если да, то прошу, приходите и разделите эту трапезу со мной. Хочу вас видеть».
Вот и все. Ни слова о том, почему отсутствовал несколько недель. Ни извинений. Но, с другой стороны, с какой, собственно, стати? Я пыталась уговорить себя, что все это в конечном счете не важно. Просто игра, не более. Однако при чем здесь какие-то дурацкие немецкие сосиски? Я не слишком любила это блюдо. И потом, если бы вдруг мне их захотелось, могла бы пойти и купить в «Маркс энд Спенсер».
Но все эти мысли тут же улетучились. Их заглушил другой, более громкий голос: «Забудь об этих проклятых немецких сосисках, Анжела! Ради Бога, забудь! Он наверняка сам купил их в том же „Маркс энд Спенсер“. Он хочет видеть тебя, вот что главное! Так ты идешь или нет?»
Ответ напрашивался сам собой. Я хотела его видеть. Очень хотела. И в то же время страшилась этой встречи.
Я позвонила и сказала:
– Да!
На том конце провода долго молчали, затем он ответил:
– Хорошо.
И я повесила трубку, удивляясь, как много может выразить человек одним коротким словом.
Затем пошли покупатели, и до середины дня у нас с Гейл не выдалось случая обменяться хотя бы словечком. Правда, воспользовавшись краткой передышкой, она вдруг сказала:
– Должна заметить тебе одно, дорогая. Вообще-то на такие вещи я смотрю спокойно, но в твоем случае делаю исключение. Будь осторожнее!
Из нее наверняка бы вышла прекрасная мать-настоятельница, решила я.
К тому же она была права. Абсолютно права. Я надавила на кнопку звонка в квартиру Джоша, и внезапно показалось, что в сумке у меня лежит динамит. Да, я должна быть очень, очень осторожна…
Звонок прозвенел, замок щелкнул. Преодолевая два лестничных пролета, я уже решила, как буду себя вести. После первого пролета возникла картина: то будет очень интеллигентный завтрак с другом, который собирался фотографировать меня для книги. Что тут плохого? Да совершенно ничего! Да, он кажется мне привлекательным, ну и что с того? Если мы всю свою жизнь будем избегать людей, которые нам симпатичны, то с тем же успехом можно отправиться жить в монастырь или на необитаемый остров.
И не о чем тут больше говорить.
Затем у подножия второго пролета мне в голову вдруг пришла тревожная мысль. Что имела в виду Гейл, говоря: «Будь осторожна»? Что она хотела этим сказать? «Будь осторожна, потому что твой брак, семья и будущее под угрозой»? Или же другое: «Будь осторожна, смотри, чтоб об этом никто не узнал»? Или даже: «Прежде убедись, что он надел презерватив»?..
Мысль взволновала и смутила меня. Мне захотелось сбежать вниз по лестнице, позвонить Джошу из магазина и сказать, что ничего не получится. Что я слишком занята и все такое. Но палец мой уже нажимал на кнопку звонка и было поздно. Отступать некуда. Веди себя спокойно и решительно, твердила я себе. С достоинством. Холодно и отстраненно. И самое главное – не позволяй себя соблазнить.
При этом я успела провести расческой по волосам и, тряхнув головой, отбросила их назад. Во рту пересохло. Сердце колотилось так, словно его подключили к усилителю. Почему мозг отказывается контролировать все эти вещи?..
Дверь в квартиру оказалась распахнутой настежь, как и тогда. Гостиная была завалена фотокамерами, объективами, коробками с пленкой. Стоял также штатив. А рядом с ним стоял Джош в рубашке с короткими рукавами. Загорелый, улыбающийся.
Иногда в течение считанных секунд человека может захлестнуть целый океан мыслей, и ты беспомощно барахтаешься среди них, стараясь уцепиться хотя бы за одну. Это был как раз один из таких моментов. Что, черт возьми, я здесь делаю? Я, замужняя женщина и мать? Я всегда была верна мужу, но, переступив порог этой комнаты, вдруг почувствовала, что вошла в жизнь другого мужчины. Мною овладела слабость, я казалась себе беспомощной, испуганной и словно голой. И из всей этой бури мыслей и ощущений вырвалось одно лишь коротенькое слово:
– Привет!
Вырвалось, как писк.
– Рад, что вы пришли, – улыбаясь, сказал Джош. – Извините за весь этот бедлам. Я только вчера вечером приехал.
И он протянул мне бокал вина – с той же обезоруживающей легкостью, которая отмечала все его жесты и слова. Рука у меня дрожала, и я расплескала содержимое. Он невозмутимо протянул мне другой бокал, который я приняла уже обеими руками. Нет, это никуда не годится. Надо успокоиться. И я стала искать глазами предмет, на котором можно было бы сосредоточиться. И увидела стол, накрытый на двоих. Длинный
