Позвольте объяснить вам, как я живу. У меня маленькая квартирка в центре Лондона, в районе, который мне больше не нравится. У меня обычные стариковские заботы: мое здоровье, моя способность противостоять переменам в повседневной жизни. Рано или поздно, и думаю, что очень скоро, мне придется подыскивать новое место жительства. Мои дни проходят в чинных занятиях: я много читаю (и советую вам начать „Будденброков“ заново), иногда гуляю и любуюсь картинами. Такие безвредные занятия не предохраняют от самых безумных порывов, которым мы так или иначе подвержены. Тут я возвращаюсь к Джози и ее мудрому решению бежать от таких искушений. И все равно я по-прежнему считаю это большим из двух зол. Я верю, что Природа знает лучше, каким бы жестоким унижениям мы ни подвергались с ее легкой руки. Я никогда не сомневался, что мы являемся на свет, чтобы боги развлекались за наш счет, и доказательств тому слишком много, чтобы можно было игнорировать эту жестокую шутку. В этом смысле вы ничем не хуже меня. Конечно же, я оценил ваше письмо, на многих уровнях. Но вы должны знать, моя дорогая, что я уже не столь восприимчив. Сейчас меня может тронуть только та самая Природа, которая лишила нас с вами нашей красоты. Я могу откликнуться на цветок, на ребенка, на редкие проблески солнца, поскольку я не могу больше ответить женщине. Это потеря для меня, поскольку память настойчиво подкидывает разные подробности. Но я должен это принять, и вы должны. Дайте мне знать, как продвигаются ваши дела. Как заядлый читатель, я с нетерпением буду ждать окончания истории. И, несмотря ни на что, я все еще люблю вас. И всегда буду любить. Вы — часть моей жизни. Если я бы приехал к вам теперь, то уже не как чужой (я никогда не смог бы стать чужим), но как мужчина, который знал много поражений и так или иначе их пережил. Я могу дать вам совет, в меру своих умственных способностей, конечно, но пусть вас не удивляет моя неприветливость. Как сказано в одной из великих книг, которых вы не читали: если бы мне пришлось снова вас увидеть, ничего хорошего из этого бы не вышло. Несмотря на всю мою броню, приобретенную с таким трудом и в таких невзгодах, я мог бы влюбиться в вас снова и снова. Лучше я останусь вашим нежным кузеном, ваш Юлиус Герц».
Он перечитал письмо, разорвал и начал снова.
«Моя дорогая Фанни. Как чудесно получить от вас известие и наконец узнать ваш адрес. Как видите, я тоже переехал, но, возможно, надолго здесь не задержусь. Нам просто необходимо встретиться, чтобы обсудить эти и другие вопросы. К сожалению, я не могу приехать в Бонн, но мы можем выбрать для встречи некоторую промежуточную точку, где нам будет удобно. Может быть, в „Бо Риваж“? Я помню, что вам там было комфортно, и на меня это место произвело благоприятное впечатление за то короткое время, что я там пробыл. Погода здесь жесткая, как всегда в начале весны. Конечно, в Нионе еще тоже будет холодно, но в отеле о нас хорошо позаботятся. Сообщите мне, когда вы сможете встретиться со мной; чем скорее, тем лучше, я думаю, так как, к сожалению, наше время ограничено. Предоставьте все мне: вам нужно будет лишь купить билет. Теперь у вас есть мой номер телефона. Я жду, что вы позвоните, когда получите это письмо. Буду рад видеть вас снова после стольких лет разлуки. Ваш нежный кузен, Юлиус Герц».
Эта идея пришла ему в голову совершенно неожиданно, но сразу же волшебным образом расцвела неким подобием действия. Он и она встретятся в «Бо Риваж» на неопределенный срок. Он не видел никакой причины когда-нибудь оттуда уезжать. Разве это не решило бы его проблему, а заодно и ее? Когда (и если) их совместное пребывание там подойдет к концу, он со спокойной душой отправит ее обратно в Бонн к ее махинациям и даст ей по возможности хороший совет. И еще он постарается сбить ее с темы, пробовать вновь, и, конечно же, тщетно, установить близость, которая всегда казалась ему возможной в подходящих обстоятельствах. В спокойной и сдержанной атмосфере отеля она, конечно же, избавится от чувства обиды, а он в то же самое время, вернув себе давно потерянное хладнокровие, будет гулять берегом озера, без планов на день, без утомительной рутины, без равнодушных контактов с людьми, которых он едва знает, без осторожного приготовления пищи, которую он больше не хочет есть. Он не любил гостиниц, но этот отель не был привычным функциональным учреждением, какие служили фоном его задумчивому отпуску. Тут был роскошный док для богатых проезжих, тихих бизнесменов, разведенных, довольных туристов того типа, которому он никогда не умел подражать. Почему, собственно, он должен вообще оттуда уезжать? Эта идея, такая же нечаянная, сразу же увлекла его. Может, это как-то решит его проблемы, к которым он все никак не подступится, — если нельзя добиться постоянства, пусть будет, по крайней мере, длительная отлучка. Когда он окажется там и успокоится, он позволит себе раствориться в окружающей действительности, вернет утраченное достоинство, поймет, что быть изгнанником — его судьба, и, возможно, признает это справедливым. Он вырвет Фанни из объятий ее забот и вылепит из нее идеальную спутницу жизни. Воспоминания и упрочивающиеся дружеские отношения облегчат ему задачу. И за обеденным столом, и за чайным столиком напротив него будет чье-то лицо, они будут обмениваться ни к чему не обязывающими замечаниями, будут вместе гулять, создавая иллюзию симбиоза, того симбиоза, к которому он всегда стремился. Их будут считать парой, но они не будут связаны интимностью и путами физической близости. Он ясно видел, как они будут жить в соседних номерах, но не смежных. Таким образом будет поддерживаться достоинство, тот вид достоинства, которого он едва не лишился. Он наконец-то станет пенсионером и будет вызывать уважение, которое будет ему понятно и приятно. И его дом станет тогда всего лишь местом, где он когда-то жил, а заменит его берег озера, словно у него всегда был такой запасной вариант. Здесь он обретет покой и уж точно не будет скучать, поскольку Фанни ему не даст. Она заняла теперь свое место в его мысленном пейзаже, но уже не такой, какой он всегда ее рисовал, а просто как знакомая, которую интересно было бы открыть для себя заново. Она тоже должна превратиться во что-то новое, поскольку та девочка и та женщина, которую он когда-то любил, станет такой же незначительной фигурой, как он сам. После этого долгого существования в скобках он займет наконец свое настоящее место. Поскольку оказалось, что все предприятие было каким-то образом закодировано у него в голове, помимо его воли и без его активного участия, он принял эту идею как неизбежность. Охваченный внезапным волнением, он начал строить планы, а ведь всего несколько часов назад и помыслить об этом не мог. Он оставит квартиру и вернется сюда, только чтобы окончательно ею распорядиться. Или же он вернется через несколько недель, зная, что у него есть возможность выбора. Он даст Бернарду Саймондсу доверенность, велит ему оплатить его расходы из средств, которые будут находиться на его счету. Когда (и если) придет такая необходимость, Саймондс сможет освободить квартиру. Словно действуя в соответствии с этой вероятностью, он выдвинул все ящики стола, вытащил пачки накопившихся бумаг и разорвал, оставив только фотографии, как реликвии из жизни, которой больше не будет. Его даже не удивило, что он питает так мало привязанности к своему прежнему существованию, хотя он знал, что в момент отъезда безмолвные предметы еще явят свою привлекательность, перед которой будет трудно устоять. Он чувствовал легкость во всем теле, как будто сбросил тяжкую ношу. Оставалось сделать лишь одно, точнее, только одну реальную вещь. Он снова взялся за авторучку.
«Моя дорогая Джози, — написал он. — Возможно, я на некоторое время уеду. Не волнуйся, если не сможешь до меня дозвониться. Бернард Саймондс будет вести твои дела, и пособие будет тебе выплачиваться столько времени, сколько будет нужно. Отъезд мой несколько неожиданный, но я испытываю потребность сменить обстановку. Я надеюсь, что у тебя все хорошо и тебе не слишком одиноко вдали от Лондона. Мне трудно представить себе твою жизнь, и столь же трудно вообразить себе твое мужество. Такой героизм теперь мне был бы не по силам. Интересно, почему мы сами от себя требуем таких усилий воли, когда небольшая моральная слабость могла бы принести намного более приятный результат? Но я всегда восхищался твоей целеустремленностью, которая на самом деле превосходила мою. Ты всегда считала меня непрактичным, с презрением относилась к моим потугам облегчать жизнь своим близким, и ты была права, потому что мои усилия всегда основывались на неверном понимании характеров. Не всегда можно сделать жизнь лучше; я всегда буду сожалеть о том, что не сделал лучше твою жизнь. Но ты всегда была предусмотрительной и, возможно, любила меня не в полную силу, разумно оставляя про запас чувства для другого мужчины, которого могла бы встретить. Я любил тебя, возможно нереалистично, как это мне свойственно. Я только надеюсь, что ты не будешь одинока, ведь ты всегда была такой жизнерадостной. Не позволяй себе все время проводить у постели матери. Прости, что даю тебе такой жалкий совет; конечно же, ты сделаешь так, как сочтешь нужным. Я надеюсь, что ты не позволишь прошлому слишком далеко вторгаться в настоящее. В этом всегда была моя ошибка. Мне легко сказать тебе, что я тебя люблю. Думай обо мне иногда. Всегда твой, Юлиус».
Он запечатал письма, наклеил марки, опорожнил корзину для бумаг и понял, что день уже почти закончен. В доме не было ничего съестного, но Герца это не беспокоило: в будущем ему не придется заботиться о еде. На смену волнению пришло понимание цели, достижение которой зависело только от него
