дожидаясь, Эмархан ринулся по склону и через несколько мгновений уже был подле Галбацы. Вдруг не пробудился? Нельзя допустить, чтобы его сонным взяли.
Аварец как раз приподнялся, мотал тяжелой башкой.
- Русские! - крикнул ему Эмархан. - Убить меня хотят! Беги, брат!
И нырнул в кусты. Ничего спросонья не понимая, Галбацы поднялся, выхватил кинжал, второй рукой дернул из-за спины пистолет.
Тут-то его и увидали ломящиеся через заросли казаки.
Расчет был безошибочный. Увидав в укромном месте горца с оружием, русские без лишних расспросов кинутся его вязать. А Галбацы не тот человек, чтоб им даться.
Взвел Эмархан курок своего длинноствольного пистолета, упер дуло меж веток, прицелился. Если аварец оплошает и даст себя обезоружить, надо уложить его наповал.
Однако не о том Эмархан тревожился.
Едва на поляну высыпали казаки, Галбацы без малейших колебаний выстрелил в первого, бросил дымящийся пистолет и той же рукой обнажил шашку, а вторая рука уже всаживала кинжал в грудь следующего врага.
В одно мгновение потеряв двух товарищей, казаки отшатнулись от сверкающего длинного клинка. Развернувшись, аварец побежал к кустам, прыгая то вправо, то влево. Вслед ему стреляли, но, несмотря на близкое расстояние, попасть не могли.
- Сюда, брат, сюда! - негромко позвал Эмархан.
И, когда абрек, услышав, бросился в его сторону, разрядил пистолет почти в упор.
Пуля попала в глаз. Галбацы, поди, и понять не успел, что убит.
Над рухнувшим навзничь телом собрались казаки.
- Ну, князь, выручил, - сказал урядник. - Ушел было, зверюга.
- Э, мать ваша, - заругался Эмархан, как ругаются русские офицеры. - Живым надо было! Упустили! Что я один мог? Только насмерть бить. А если их тут много? Вдруг еще где сидят? Майор Честноков знаешь?
- Так точно, как не знать. От них наш есаул всю инструхцию получил: где караулить и как.
- Надо майору реляция слать! Срочно!
Казачий начальник сдвинул выгоревшие на солнце брови.
- Зачем реляцию? Пошлю нарочного. Иль сам слетаю.
- Нельзя тебе пост бросать. Тут оставайтесь, мертвец стерегите! У мюридов своих мертвых не бросают. Если он не один был, остальные сюда придут! Садись, пиши реляция!
Грамотных урядников Эмархан от роду не встречал. По слогам читать - еще ладно, но писать начальству простой казак не обучен.
- Не письменный я... - зачесал урядник затылок. - Не умею...
- Э, что ты умеешь? Живьем взять не можешь, реляция не можешь! Ладно, сам напишу. Мой нукер доставит. Я ему велел холмы вокруг смотреть.
- Спасибо тебе, ваше благородие! Бог мне тебя послал! Отпиши всё, как было!
- Реза! Реза! - закричал Эмархан, приложив руку ко рту.
- Охой! - отозвался издалека верный помощник - нарочно отбежал.
Реляция писалась долго. Казаки с почтением смотрели, как на бумагу ложатся слова - каждое с завитушкой на конце (своим почерком Эмархан очень гордился). Но подойти сзади и заглядывать через плечо осмелился один Реза.
- Князь, - тихо спросил он на своем родном языке, которого в этих краях никто не знал. - Зачем так подробно пишешь? Разве не довольно сообщить, что аварец мертв?
- Учил мышонок волка, как зайцев ловить. - Эмархан сложил письмо. - Если коротко напишу, он в железный шкаф спрячет, потом против меня использует. Ну, а такое письмо ему только сжечь. Оно для него погибель. Скачи что есть мочи, он ждет. Гляди только, чтоб в чужие руки не попало.
- Ты мудр, я не стою грязи под твоим сапогом, - поклонился Реза. - Письмо это кроме того, кому надо, никто не увидит.
Он был хоть и жирный, но когда нужно - шустрее барса. Несколько мгновений спустя на дороге один пыльный столб остался.
Эмархан достал золотые часы, напоминание о былом богатстве. Двадцать минут пополудни. Через полчаса или около того письмо будет у Иванываныча.
Работа выполнена безукоризненно. Можно выкурить трубку.
Он сел на мертвого аварца, чтоб не пачкать черкеску. И вообще - приятно чувствовать под собой труп врага. Так и табак вдвое слаще.
Урядник тоже закурил.
- Эх, станичников жалко... Однако не зря головы сложили. Верно я говорю, ваше благородие? Я так понимаю, будет нам от начальства награда?
- Будет, как не быть, - подтвердил Эмархан.
За день до того, как в Серноводске ожидался военный министр, Олег Львович Никитин битый час был занят непривычным для себя делом - вертелся перед зеркалом. Бороду, в которой седых волос пока было меньше, чем светлых, перед экспедицией в Канлырой он выкрасил в белый цвет, чтоб походить на почтенного аксыра, а по возвращении в лоно цивилизации сбрил. Но этим перемены во внешности не исчерпались. Для соответствия офицерскому званию пришлось остричь волосы и подравнять усы. Ну и, естественно, поменять всю одежду. Полный комплект обмундирования новоиспеченному прапорщику преподнес в подарок доктор Прохор Антонович - у него как раз скончался один пациент, штабс-капитан того же полка и схожей с Никитиным комплекции. Довольно было поменять эполеты.
На них-то Олег Львович в основном и поглядывал, отвлекаясь мыслью от настоящего в минувшее. Точно в таком же чине он был на Бородинском поле, шестнадцатилетним мальчишкой. Вот планета свершила тридцать оборотов вокруг светила - и всё вернулось в прежнюю точку орбиты. Такой же наряд, та же стянутая мундиром фигура, и даже худое, с тонкими усишками лицо, если не приглядываться, почти такое же. Оболочка изменилась мало, да начинка вся другая...
Однако стоило шагнуть к зеркалу ближе, и становилось видно, что прапорщик-то из стреляных воробьев. Морщины у глаз, складки в углах рта, резкая черта поперек лба. Усы, чтоб срезать крашеное, Никитин подстриг совсем коротко, и они, пожалуй, действительно напоминали пух, которым так гордился шестнадцатилетний участник кровавой баталии.
Собственное обличье Олегу Львовичу ужасно не нравилось. В черкеске он, наверное, смотрелся бы лучше, но старая совсем истрепалась, а новая еще не сшита.
Необычность поведения Никитина объяснялась двумя страхами, не оставлявшими его со вчерашнего дня - с того момента, как пришло письмо от Алины.
Узнает ли она его? Ведь столько лет...
И узнает ли ее он?
Последний раз он видал ее девочкой. Даже лица толком не помнил, остался лишь общий image. Что- то хрупкое и одновременно сильное, лучик ясного света, трепет... Зато голос слышал явственно. Голос этот звучал ему все минувшие годы и очень многое для него значил.
Душа Никитина была закована в непробиваемые латы, выкованные железной волей и суровыми испытаниями. Но каждое письмо Алины словно проделывало в доспехе пробоину, через которую к сердцу тянулась горячая нитка. Если б не боязнь порвать эту тонкую связь с Иной Жизнью, Олег Львович давно уж совершил бы что-нибудь такое, отчего зигзагообразная тропа его судьбы оборвалась. Зияющие пропасти встречались на всяком ее повороте, каменные обвалы угрожали на каждом шагу. К неблагоприятности внешних обстоятельств и природной строптивости характера прибавлялась фатальная невезучесть. Она преследовала Никитина чуть не с самого рождения. Каких только каверз не подстраивала судьба: были шальные пули, было кораблекрушение, возвращение в Петербург именно 14 декабря 1825 года, встреча в лесу с тигром-людоедом - всего не перечислить. Играть в карты и прочие игры или тянуть жребии Олег
