Но когда слуга, закончив работу, направился к выходу, Роберт поднял голову и спросил:
– Можно отсюда телеграфировать в Лондон?
– Отсюда – нет, а из Брентвуда можно, сэр.
Роберт Одли взглянул на часы.
– Если желаете отправить телеграфное послание, сэр, – сказал слуга, – я переговорю с кем-нибудь из наших, и он доберется до Брентвуда верхом.
– Если так, я бы это сделал прямо сейчас. Вы мне устроите это, Ричардс?
– Конечно, сэр.
– Можете подождать, пока я напишу несколько строк?
– Да, сэр.
Слуга принес письменные принадлежности и разложил их перед Робертом.
Роберт окунул перо в чернильницу, задумчиво взглянул на горящие свечи и принялся писать.
Запечатав письмо, Роберт Одли передал слуге конверт и монету в один соверен.
– Пошлите кого-нибудь понадежнее, Ричардс. Да скажите, пусть подождет на станции ответа – он придет часа через полтора.
Ричардс отправился в людскую.
Сидя у камина, слуги терялись в догадках, обсуждая события минувшего дня, о которых знали не более того, что рассказал им камердинер сэра Майкла. Он же поведал им о том, что, когда хозяин вызвал его к себе, он был бледен, как смерть, а когда заговорил, голос у него был странный, не такой, как всегда, и ему, Парсонсу, показалось, что в ту минуту сэр Майкл был так слаб, что его можно сбить с ног голубиным перышком.
Мудрецы из людской сошлись на том, что сэр Майкл получил неожиданные известия от мистера Роберта – у слуг достало смекалки увидеть прямую связь между трагедией и появлением в доме молодого адвоката, – и тут одно из двух: либо это были известия о смерти какого-то близкого и дорогого родственника – старшие слуги отправили на тот свет одного за другим все семейство Одли, пытаясь угадать, кто бы это мог быть, – либо новости о тревожном падении курса ценных бумаг, провале спекулятивной сделки или крахе банка, в который была вложена большая часть всех денежных средств баронета.
Общее мнение склонилось к последней версии, и пересуды о воображаемом крахе доставили слугам мрачное и странное удовольствие, ибо, окажись вымысел явью, это означало бы конец их безбедному житью в богатом поместье снисходительного хозяина.
А Роберт Одли все сидел у печального камина, который казался печальным даже теперь, когда пламя, озарив все его углы, загудело в широком дымоходе. Роберт прислушивался к стенаниям мартовского ветра, что бродил вокруг дома, шевеля заросли плюща, покрывавшего старинные стены. Он устал, он измучился, ему не давало покоя воспоминание о том, как он проснулся в два часа минувшей ночи, разбуженный треском и жаром горящих построек. Если бы не его присутствие духа, не его холодная решимость, Люк Маркс нашел бы в этом пожаре неминуемую гибель. Несчастье оставило следы и на Роберте: он опалил волосы на голове, а левая рука покраснела и ныла от ожога, который он получил, когда тащил из огня мертвецки пьяного Люка.
Пережитое совершенно вымотало его, он забылся, наконец, тяжелым сном и проснулся лишь тогда, когда Ричардс, войдя в библиотеку, подал ему ответную телеграмму.
Ответ был коротким:
– Завтра утром нужно будет доставить в Брентвуд еще одну телеграмму, Ричардс, – сказал Роберт. – Хорошо, если кто-нибудь из ваших людей сделает это до завтрака. Я дам ему полсоверена за труды.
Ричардс поклонился.
– Спасибо, сэр; денег не нужно, сэр. В котором часу послать слугу?
– Чем раньше, тем лучше, – ответил Роберт, и, подумав, добавил: – Лучше всего в шесть.
– Будет сделано, сэр.
– Комната для меня приготовлена, Ричардс?
– Да, сэр; мы приготовили ту самую, в которой вы обычно останавливаетесь.
– Ну и отлично. Спать пойду сейчас же. Принесите мне стакан разбавленного бренди, да потеплее, и подождите, пока я напишу второе послание.
Во втором послании к доктору Мосгрейву содержалась настоятельная просьба немедленно приехать в поместье Одли-Корт по весьма серьезному делу.
Написав телеграмму, Роберт с чистой совестью признался самому себе, что на этот день и час он сделал все от него зависевшее.
Он взял в руку стакан с бренди. Сейчас ему, в самом деле, нужно было выпить: он почувствовал, что продрог до костей. Роберт медленно потягивал золотистый напиток и думал о Кларе Толбойз, думал о строгой, серьезной девушке, за брата которой он сегодня отомстил.
Знала бы она, какой страшный пожар случился в здешних местах!
Знала бы она, какой опасности подвергался он, Роберт, и как отличился, вытаскивая из огня мертвецки пьяного хозяина постоялого двора!
Такие мысли бродили сейчас в голове Роберта Одли, но внезапно на него накатила теплая волна, и он ослаб – ослаб настолько, что уже не в силах был даже мысленно перенестись туда, где под холодным февральским небом шумят суровые ели и где он впервые увидел эти чудесные карие глаза, так похожие на глаза его пропавшего друга…
37
СОВЕТ ДОКТОРА МОСГРЕЙВА
Миледи спала. Она крепко спала в эту долгую ночь. Так зачастую спят преступники, проводя последнюю ночь на этой земле, и когда серым пасмурным утром в темницу приходит тюремщик, он с удивлением обнаруживает их, обреченных, в объятиях безмятежного сна.
Игра была сыграна и проиграна. Почему? Может быть, миледи обронила важную карту? Может, не сумела в нужный момент подстроить фокус, на какие была великой мастерицей? Нет, все гораздо проще: противник оказался сильнее ее и потому победил.
Сейчас она спала спокойнее, чем когда-либо с того самого дня, когда, вскоре после своего второго замужества, узнала о том, что Джордж Толбойз возвращается домой с австралийских золотых приисков. Теперь она могла спать, не тревожась ни о чем: то худшее, что было связано с ней, перестало быть тайной, а новых разоблачений не предвиделось. Она сбросила с плеч невыносимую ношу, и ее чуткая, себялюбивая природа подвела, наконец, итоговую черту. Миледи спала в пуховой постели, спала под мягким шелковым покрывалом, и зеленые бархатные шторы, отбрасывая глубокую тень, охраняли ее сон, словно строгие неподкупные стражники. Она приказала горничной лечь на ночь в той же комнате, устроившись на низкой кушетке; она велела также, чтобы настольная лампа горела в спальне всю ночь.
Не думаю, чтобы она испытывала страх перед мрачными кошмарами, которые могли посетить ее в эту ночь. Ее, эгоистку до мозга костей, менее всего заботило то, что не сулило ей прямой угрозы, а о том, что призраки и привидения могут принести действительный вред, ей слышать не доводилось. Роберт Одли? Когда-то она его боялась, но теперь он был ей не страшен. Худшее он уже сделал, а совершив нечто более жестокое, он навсегда опозорит имя того, за кого мстил.
«Видимо, меня куда-нибудь упрячут, – подумала миледи. – Ничего, страшнее этого со мной ничего не произойдет».
Она уже видела себя в роли государственной преступницы, имеющей определенный статус и право на заботу о собственной персоне, в роли второй Железной маски, которую нельзя заключить в темницу, не предоставив соответствующих удобств. Впрочем, по большому счету это ей было безразлично. За последние
