унизительный мир на его условиях.
— Тогда — выберем среднее, — произнес Раскард. — Я пошлю к нему посольство с просьбой вернуть тело моего сына, чтобы достойно его похоронить, и, если он это сделает, мы заключим мир, если же он откажется, тогда между нами — война навек.
— Навек? — переспросила Эрминия, как бы очнувшись, но потом вздохнула и добавила: — Да будет так. Мы достойно примем любой его ответ.
Ренато взвыл:
— Теперь я вижу, что передо мной два безнадежных глупца. Если бы вы действительно хотели мира, вы бы как-нибудь перешагнули через свою дурацкую спесь, из-за которой пропадут в конце концов и Сторн, и Хамерфел, а в их развалинах будут кричать лишь вороны да прятаться бандиты!
У Раскарда по спине пробежали мурашки, ибо слова Ренато звучали как пророчество, и на какой-то момент, пока он рассеянно смотрел в потолок, ему действительно привиделись заброшенные руины, некогда бывшие твердыней Хамерфелов.
Ренато не унимался:
— Неужели вы действительно не можете побороть эту чертову гордость?
Тогда Эрминия выступила вперед и с плохо скрытым раздражением произнесла:
— Почему унять гордость должен именно мой муж? — В ее голосе явственно слышались гневные нотки. — Почему не Сторн, раз уж он празднует сейчас победу, полностью истребив клан моего мужа? Разве не привилегия победителя — проявить великодушие?
— Возможно, ты и права, — ответил Ренато, — но правотой не положишь конец междоусобице. Один из вас должен поступиться гордостью.
— Возможно, — согласился Раскард, — но почему именно я?
Ренато лишь пожал плечами и отошел к окну. Махнув рукой и как бы отстраняясь от всего этого, он сказал:
— Эрминия, ты выбрала свою участь, и самое ценное, что у тебя есть, это мое разрешение на этот брак. Бери ее, родич, вы стоите один другого, и это, возможно, принесет вам счастье.
Сухо улыбнувшись, Раскард произнес:
— Можно считать это благословением?
— Хоть благословением, хоть проклятьем, хоть чертом лысым — как вам угодно, — огрызнулся Ренато и бесцеремонно вышел из комнаты.
Раскард обнял Эрминию и расхохотался.
— Он так разозлился, что забыл о брачном выкупе. Боюсь, что теперь, когда мы поженимся, ты станешь чужой своей родне, Эрминия.
Она улыбнулась в ответ и произнесла:
— Такую родню лучше иметь чужой, чем ближней, по крайней мере, это избавит нас от неприятных семейных визитов.
— Поэтому он пробудет у нас до свадьбы, а потом пусть убирается куда хочет, хоть к черту, если только Зандру его к себе пустит. Пусть дьяволу будет с ним интересней, чем нам.
3
В середине лета состоялась свадьба герцога Раскарда и Эрминии. По меркам дворян-горцев прошла она в высшей степени скромно, поскольку родня невесты приехать отказалась, за исключением дюжины приятелей Ренато, которые своим присутствием показали, что Эрминия выдается в Хамерфел с согласия своего ближайшего родственника. Будь народу еще меньше, это попахивало бы скандалом, но Раскард вознамерился вытерпеть эту церемонию, невзирая на скудость свадебных подарков от родни новоиспеченной герцогини Хамерфел. Как будто в отместку за бедность празднества престарелый герцог одарил молодую жену сказочными драгоценностями из своей сокровищницы. Несколько дальних родственников Хамерфелов, присутствовавших на свадьбе, сидели с мрачными лицами, поскольку до этого питали надежду, что в отсутствие наследника и близких родственников кто-то из них мог унаследовать титул и земли герцога, а женитьба на молодой женщине вполне обещала принести новых детей и положить конец всем их чаяньям.
— Выпьем, — предложил один из родичей герцога другому. — Вся эта женитьба — ерунда. Раскард стар, и брак может оказаться бездетным.
— На это не надейся, — цинично отозвался его сосед. — Раскард выглядит старше своих лет после смерти сына, но он полон сил, как и положено в сорок пять. А если нет, то ты не хуже меня знаешь старую поговорку: «Сорокалетний муж может не стать отцом, а пятидесятилетний станет точно». — Он хохотнул и добавил: — Жаль эту девочку, она молоденькая, хорошенькая и заслуживает муженька получше. Попробую найти здесь место, чтобы ублажать ее длинными зимними ночами.
— Вот здесь тебе вряд ли светит, — заметил первый. — Она, похоже, честная и действительно любит старикана.
— Как отца — не сомневаюсь, — ответил второй. — А как мужа?
Примерно такие же разговоры велись повсеместно. Эрминия, которая хоть и была сильным телепатом, но не привыкла отгораживаться защитным барьером от стольких людей сразу, и ей приходилось выслушивать все это, не подавая виду. Когда настало время женщинам вести ее в спальню, то при ней оказались по большей части ее служанки, поскольку никто из тетушек и дядюшек не удосужился проделать столь длинное путешествие. И она не проронила ни слезинки, когда ее вели туда.
Несмотря на середину лета, в спальне было холодно и неуютно. По крайней мере, так чувствовала себя Эрминия, когда ее раздели, оставив, согласно обряду, в прозрачной ночной рубашке. Это делалось по старинной традиции, чтобы невесту можно было осмотреть на наличие скрытых уродств и прочих дефектов. Она дрожала и ждала, едва сдерживая слезы: ей не хотелось, чтобы Раскард подумал, будто она выходит за него против воли. Несмотря на суровую внешность, у него в характере были и мягкие черты — она это знала, внутренне чувствовала, что, несмотря на доводы ее ближайшего родственника, это замужество для нее — большое благо. Разве это не честь быть герцогиней Хамерфел? Все равно, рано или поздно, ей предстояло выйти замуж, и лучше уж за мужчину в возрасте, которого она знала и который относился к ней по-доброму, чем за совершенно незнакомого человека, как бы молод и хорош собой он ни был. Очень часто невеста доставалась мужчине, которого она до этого в глаза не видела, и теперь Эрминия была чрезвычайно рада, что избегла этой участи.
Семейные драгоценности Хамерфелов оттягивали шею. Очень хотелось их снять, но служанка, раздевавшая ее, не дала освободиться от тяжелых камней.
— Герцог может подумать, что вам не нравятся его подарки. Поносите их хотя бы сегодняшнюю ночь.
Девушке ничего не оставалось, как терпеть тяжесть и холод украшений, врезавшихся в кожу, и желать, чтобы все это поскорее кончилось. Ей предложили выпить вина, и она с удовольствием приняла бокал. Выстояв свадебную церемонию, она очень устала, да и расстроилась, понаслушавшись всего, что говорили вокруг. На свадебном пиру Эрминия тоже почти ничего не ела. Вино быстро ее согрело, она почувствовала, как на щеках засиял румянец. Поэтому, когда в спальню ввели герцога, облаченного в отороченную мехом ночную рубашку (тут Эрминия подумала, почему это традиция не предусматривает демонстрацию жениха на наличие скрытых уродств и дефектов для успокоения невесты?), он застал ее сидящей в кровати под балдахином, с розовыми щечками, в прозрачной ночной рубашке, почти не скрывавшей ее девических форм, и с распущенными рыжими волосами. До этого ему ни разу не доводилось видеть ее волосы неубранными, обычно они были заплетены в тугие косы. Но сейчас невеста выглядела так молодо и невинно, что его сердце часто забилось.
Когда прислуга покидала спальню, сопровождая уход множеством непристойных жестов, он остановил одного из лакеев.
— Сходи в мою гардеробную, Руйвен, и принеси оттуда корзину.
Человек пошел исполнять приказ, и, когда он вернулся с огромной корзиной в руках, герцог приказал:
— Оставь ее здесь. Да, возле кровати. Теперь — уходи.
— Спокойной ночи, господин и госпожа. И многого вам счастья, — произнес, расплывшись в широкой улыбке, слуга, после чего быстро удалился.
