демонов.
Филиппа была в старой ночной рубашке, которую привезла из дома и прятала в своем тайнике. Поэтому она захватила покрывало с кровати, В комнате было тепло, и она могла не волноваться за Робби – он не замерзнет и под легким шерстяным одеялом. Завернувшись в покрывало, Филиппа взяла свечу, которую принес с собой Робби. Должно быть, эта свеча всю ночь горела у его кровати и почти догорела.
В коридоре было прохладно, но в комнате Робби – жарко. Свет свечи почти не рассеивал темноту. Она услышала Джеймса прежде, чем увидела его.
Он лежал, раскинувшись на кровати возле постели Робби, без рубашки, но в брюках. Когда она подошла ближе, слабый свет упал на его покрытую бисеринками пота грудь. Джеймс спал, постанывая и беспокойно мотая головой. Филиппа склонилась над ним, чтобы откинуть с его лба прядь влажных волос.
– Джеймс, очнись, – тихо произнесла она. – Это всего лишь сон.
Джеймс был в ловушке. Связанный и беспомощный, голодный, он чувствовал, как его силы тают и растет охвативший его страх. Жаркие волны накатывали на него, оставляя на его теле липкую грязь. Камера, где он лежал связанный, была крохотной. Стены грозили его раздавить.
Открылась дверь, которой прежде не было, и Джеймс понял, что это означает. Сердце учащенно билось, словно он долго бежал.
Страдание.
Существовали только черные глубины боли и отвратительное осознание собственной беспомощности. Он восставал против этой уязвимости и безуспешно боролся с ней.
Пришла она. Обвила его, как змея, ее острый длинный язык выполз изо рта и коснулся его губ, его груди, его естества.
– Ты мой, – шипела она. – Ты всегда будешь моей марионеткой, а я всегда буду твоей любовни-т-тс-се-ей.
Тошнота отвратительным горьким комком подступила к горлу, выворачивая внутренности. Из окружающего мрака возникали знакомые липа. Уэдерби. Апкерк. Рен Портер. Его товарищи с мрачным осуждением наблюдали за тем, как она ласкает его.
«Нет! Я не ее любовник! Я не сдавал вас ей! Я этого не делал!» Он хотел крикнуть, но не мог издать ни звука. Друзья, отвернувшись от него, исчезали во мраке, лишая Джеймса даже своего презрения. Он остался один.
Наедине с ней.
Прохладные руки коснулись его лица. Она расправилась с его путами – они исчезли.
В чистом мерцании свечи виднелось лишь озабоченное лицо Филиппы.
Он, должно быть, напугал ее, поскольку она резко отшатнулась.
– Ты проснулся, Джеймс?
Джеймс кивнул, тяжело вдохнув. Стиснув зубы, он со свистом выдохнул, стараясь вместе с воздухом избавиться от остатков ночного кошмара. Химера окончательно растворилась в полумраке комнаты, и он сумел выдавить слабое подобие улыбки.
– Это… это было очень любезно с твоей стороны, спасибо.
Он сел на кровати, спустив ноги на пол. Филиппа опустилась, на корточки и чуть подняла свечу, чтобы видеть его лицо. Он взял у нее подсвечник и поставил его на пол между своей кроватью и постелью Робби.
Слабый свет осветил лишь скомканные простыни и подушку, на которой остался только след от головы мальчика. Постель была пуста.
– Робби!
Филиппа положила ладонь на его обнаженную руку.
– Ш-ш. Он в моей комнате и спокойно спит. Разве это не замечательно? – Она улыбнулась. – Ты его разбудил.
Это было больше чем замечательно. Ради этого стоило пережить тысячу кошмаров.
– Он… пришел в себя?
Своей широкой ладонью он накрыл ее руку и сжал, делясь своим ликованием, пожалуй, с единственным человеком в мире, который мог не только понять это ликование, но и разделить его. Не проронив ни слова, она ответила несмелым пожатием. Так они сидели, на какой-то миг забыв обо всех своих разногласиях.
Наконец Филиппа заговорила:
– Твой сон… он, вероятно, был ужасен. Ты никак не мог проснуться.
Джеймс посмотрел ей в глаза.
– Боюсь, это был не сон. Скорее воспоминания.
Она высвободила руку, но мгновение спустя их пальцы снова сплелись.
– Агата рассказала мне, что ты много месяцев провел в плену.
– Это так.
Она продолжала серьезно и сочувственно смотреть на него.
– Тем не менее ты поправился.
– Но крайней мере внешне.
Возможно, дело было в полумраке, царившем в комнате, и его одиночестве, возможно, в ее глазах, в которых не было ни тени осуждения, но неожиданно для самого себя он признался ей в том, в чем боялся признаться даже себе.
– Не думаю, что я окончательно пришел в себя.
– Объясни!
– Я помню, каким я был, но теперь я совсем не тот. Я боюсь сойти с ума.
Она рассмеялась.
Он отшатнулся, обиженный.
– Я абсолютно серьезен, Филиппа!
Она закрыла ему рот ладонью и погрозила пальцем.
Пытаясь справиться со своим смехом, Филиппа порывисто вздохнула.
Джеймс стиснул челюсти. Право, она вызывает такое же раздражение, как и Агги! Он рассказал ей о своих страхах, а что же услышал в ответ? Хохот!
Она вытерла глаза.
– Прости, Джеймс. Просто я ожидала, что ты скажешь: «Я болен», или «Моя душа истекает кровью», или что-то в этом роде. – Она сдавленно хихикнула. – Но сумасшествие? Об этом тебе следует волноваться меньше всего.
– Почему ты так думаешь?
– Во-первых, потому, что ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я когда-либо встречала. А во-вторых, люди, которые действительно теряют рассудок, как правило, считают, что они в здравом уме.
– Но эти кошмары, это мрачное настроение? Что это, если не начало безумия?
Она покачала головой.
– Думаю, ты очень опечален потерей друзей. Ты не позволил себе их оплакать, но не можешь простить себя.
– Как я могу простить себя, если предал своих друзей? Я убил их всех!
– Нет, не ты. Их убили французские шпионы. Те самые, которые похитили тебя и в течение нескольких месяцев держали в плену. – Она отвела взгляд. – Я спрашивала Агату. Ты не предавал своих товарищей. У тебя могли похитить информацию, вырвать ее угрозами или пытками, но вины твоей в этом было бы не больше, чем вины Робби в его сиротстве.
Она подвинулась ближе и взглянула ему в глаза. Потом взяла его лицо в ладони, так что он вынужден был смотреть на нее.
– Оплакивай своих товарищей. Свою неудавшуюся любовь. Но избавься от чувства вины. Не живи прошлым. Многим людям и прежде всего тебе самому необходимо смотреть в будущее.
Джеймс покачал головой:
– Таких людей нет, я сделал все для того, чтобы освободиться от любых привязанностей.
– Освободиться от привязанностей? И ты серьезно считаешь себя абсолютно одиноким и удручающе свободным? А как же твоя сестра? Как «лжецы»? А как Робби, Стаббс и даже Денни? Ты ходячий комок привязанностей! Мы все таковы! – Она покачала головой, словно удивляясь его непонятливости. – А обязательства? У тебя же куча обязательств. У тебя есть Эпплби. И семья. И Господь, и страна, и…
– Хватит! – Джеймс зажал ладонями уши.
Как он мог общаться с этими людьми, рискуя причинить кому-либо боль? Как мог жить, не думая об их душах и предавая их своим легкомыслием? Это было непосильное бремя.
– Джеймс, не забывай…
– О чем ты?
Голос Джеймса проскрипел, как заржавевшая дверная петля.
Филиппа говорила нежно и спокойно. Джеймс отнял ладони от ушей и ловил каждое слово.
– Привязанности – не бремя. Любая привязанность, как правило, взаимна. Кто-то зависит от тебя, но ведь и ты от кого-то зависишь. – Она рассмеялась. – Ты не мог бы остаться в одиночестве, даже если бы захотел. Ты поддерживаешь близких тебе людей, так же как они поддерживают тебя.
Надежда забрезжила в его душе. Неужели это так? Неужели эти путы были не ловушкой, а сетью? Неужели все они связаны именно таким образом? Значит, он не одинок?
Он вновь почувствовал прохладные ладони на своем лице, Филиппа легонько сжала его щеки, призывая посмотреть ей в глаза. Эти сияющие глаза, такие красивые, полные жизни.
– Ты поддержишь меня, Филиппа? Ты можешь стать одной из тех, кто по-настоящему поддерживает меня?
Она опустилась перед ним на колени и посмотрела ему в глаза.
– Я не знаю, Джеймс Каннингтон. Я рассчитывала задержаться в Лондоне ненадолго, лишь для того, чтобы найти способ помочь отцу. Не знаю, есть ли у меня будущее в «Клубе лжецов», какое решение примет лорд Этеридж.
Он взял ее руки в свои ладони. Глядя на ее изящные пальчики, он искренне изумлялся, как он мог быть таким слепым и так долго не замечать этих тонких рук, этой изящной шеи. Ее пальцы были прохладными, и, стараясь согреть их, он накрыл ее руки своими ладонями.
– Джеймс, что касается моего обмана…
– Филиппа, у тебя были другие мотивы, кроме преданности и желания выжить?
– Ну, были кое-какие.
– Какие?
– Чисто эгоистические, я говорю, о нашем свидании в кладовке.
Джеймс замялся.
– Потому что ты влюбилась в меня?
– Да.
Филиппа ждала. Джеймс ничего не сказал в ответ, но это не имело значения. Ее сердце принадлежало ему.
Он нежно поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй. Ее губы слились с его губами. Казалось, Филиппа и Джеймс созданы друг для друга.
– Твои волосы.
Он с сожалением намотал на палец короткий локон. Она взяла его руку и поцеловала в ладонь.
– Они отрастут.
Он отстранился от нее и с изумлением покачал головой:
– Чего только я тебе не наговорил! Боже! Я же боксировал с тобой!
Она улыбнулась:
– Я тоже боксировала. И. если помнишь, не я лежала на ринге.
– Ты поверишь, если я скажу, что поддался?
Она усмехнулась:
– Может,
