– Вот видишь, что ты сделала! Из-за тебя я опоздала на трамвай! А другой придет по меньшей мере через полчаса, – жалобно проговорила она и, охваченная гневом и чувством безысходности, расплакалась.
Изобилие роз на стенах, на полу и на фарфоровом сервизе в уэлльском шкафу для посуды этим холодным зимним вечером поражало своим великолепием больше, чем когда бы то ни было. В свете пламени, гудевшего в очаге, как в огромной печи, и распространявшего сильный жар, они сверкали такими яркими красками, как будто были живыми.
В кухне Элизы Краудер все дышало радушным теплом и уютом. Воздух был насыщен запахом свежеиспеченного хлеба, сладкого пирога и булочек к чаю, остывавших на подставке, а также острым ароматом гвоздики, корицы, мускатного ореха и индийских пряностей, к которым примешивался фруктовый запах цукатов, кишмиша и египетских фиников.
Элиза Краудер была занята выпечкой, что она обычно делала по пятницам, ближе к вечеру, как зимой, так и летом. Но сегодня работы у нее было больше обычного. До Рождества оставалось всего три недели, и она готовила праздничное угощение для своей большой семьи. Она с проворством двигалась между столом у окна и раковиной, куда относила использованные миски и ложки, и тут же мыла их. Скоро ей нужно будет готовить чай для тех домочадцев, которые все еще жили с нею, а она любила начинать новое дело, когда все вокруг сверкало чистотой.
Элиза – женщина среднего роста и комплекции – выглядела на все свои сорок девять лет. Причина этого крылась главным образом в ее простой манере одеваться и строгой прическе – волосы ее были гладко зачесаны назад и уложены в пучок, а также в ее фигуре, ставшей несколько полноватой после рождения последнего ребенка – Дэнни. Но от природы она была хорошо сложена, у нее были приятные черты лица, а ее бледно-голубые глаза оживленно блестели – и их взгляд был оценивающе трезвым.
И точно так же, как она не прибегала ни к каким ухищрениям для улучшения своей внешности, Элиза не допускала ни капли притворства в своих манерах. Она ни от кого не терпела никаких глупостей и гордилась тем, что была работящей йоркширской женщиной, твердо стоящей на земле. Говорила ясно и всегда по делу, иногда бывала немного резковатой, и на каждый случай жизни у нее были припасены пословицы и поговорки, которыми она в избытке пересыпала свою речь.
Вымыв и вытерев всю кухонную утварь, Элиза подошла к печи посмотреть на свои рождественские пироги, праздничные караваи и огромный пирог с беконом и яйцами, который она пекла к чаю. Удовлетворенная тем, что все они хорошо поднялись, она возвратилась к столу у окна и стала завинчивать крышки на банках с сушеными фруктами, которые добавляла в пироги.
В этот час она никого не ожидала, и, когда передняя дверь неожиданно открылась, она посмотрела на нее в изумлении.
В дом вошла Лоретт, а за ней Одра. Обе дрожали и выглядели измученными и замерзшими.
– Ты рано вернулась, детка, – обращаясь к Лоретт, сказала Элиза. – Надеюсь, на работе все в порядке?
– Сегодня у меня короткая пятница, мам. Ты что, забыла?
– И вправду забыла. – Элиза взглянула на свою невестку. – Здравствуй, Одра.
– Здравствуйте, миссис Краудер.
Элиза вернулась к своим банкам и закрыла последние из них крышками. Она заметила чемодан в руках у Одры, но решила ни о чем не спрашивать. Лоретт пришлось торопливо засовывать его в шкаф для верхней одежды, чтобы спрятать. У Винсента назревают неприятности, подумала Элиза, но спокойно сказала:
– Когда разденешься, Лоретт, завари, пожалуйста, чай, а ты, Одра, проходи к камину и грейся. Ты совершенно окоченела.
Обе молодые женщины сделали, что им было сказано, в полном молчании.
Лоретт была довольна тем, что ей удалось уговорить Одру пойти к ним домой. Хотя у нее и не было намерения задерживать Одру и не дать ей сесть в трамвай, это оказалось как нельзя кстати. У Лоретт доброе сердце, и она глубоко привязалась к Одре. Мысль о том, что ее невестка в эту ненастную погоду будет бродить по улицам Лидса, была для нее невыносима. «Если она не захочет вернуться домой на Пот- Лейн, то сможет переночевать в моей спальне, – думала Лоретт, открывая коробку с чаем. – А я при первой же возможности серьезно поговорю со своим братцем. Мы испортили его – мама, Олив и я. Даже маленькая Мэгги выполняет все его прихоти. Уверена, что как муж он далеко не подарок и жить с ним очень непросто».
Одра сидела, сгорбившись, в обитом зеленым плюшем кресле и мрачно глядела на огонь. До этого она негодовала на себя за то, что уступила Лоретт, но теперь должна была признать, что радовалась тому, что находится в тепле. Промозглая сырость, казалось, пробрала ее до костей, и ей все еще было очень холодно, несмотря на жарко горевший камин.
Чайник на подставке в камине шипел и булькал, как всегда в зимнее время, и Лоретт, наполнив кипящей водой большой коричневый заварной чайник, поставила его на стол посреди комнаты.
Усаживаясь за стол и взглянув на свою мать, она спросила:
– Где Мэгги и Дэнни? На часах больше четырех, разве они не должны были уже вернуться из школы?
– Нет, не сегодня. Они пошли в приход узнать насчет воскресного школьного спектакля. Сорванцы так хотят в нем участвовать, что я разрешила им попробовать сыграть свои роли. В этом году ставят Золушку.
– Зная Мэгги, можно предположить, что она не захочет никакой другой роли, кроме главной сказала Лоретт со смехом. – Присядь, мам, выпей чай, пока он не остыл.
Элиза подошла к камину. Сидя в кресле и прихлебывая чай, она внимательно смотрела на свою невестку.
– Ну, Одра, девочка моя, что случилось? Я ведь видела чемодан. Ты куда-нибудь едешь или перебираешься к нам? – спросила она.
Одра покраснела и прикусила губу, но ничего не ответила, так как ей не хотелось делиться своими трудностями с матерью Винсента.
