Рози, сокровище номер два (рангом пониже), подошла ко мне с бокалами на подносе. Я не испытывал к ней такой антипатии, как к Харриэт, но она служила у Браунов всего десять лет. Она еще всему научится. В это утро мне показалось, что она что-то слишком уж внимательно следит за мной. Я отвел глаза от Норы, которую только что заметил в противоположном углу комнаты, и осведомился у Рози, как здоровье ее племянницы. Рози улыбнулась, и ее красное лицо стало на мгновение почти привлекательным.
— Она уже поправилась, благодарю вас, сэр.
Миссис Браун как-то рассказала Сьюзен, что эта племянница — просто-напросто дочка Рози. У этой старой мегеры, моей тещи, имелись свои достоинства, но от этого моя антипатия к ней не уменьшалась.
Я окинул взглядом комнату. Сьюзен оживленно разговаривала с Марком и Сибиллой. Я направился к Норе. Миссис Браун, поглощенная беседой с каноником Тинтменом, не удостоила меня ни единым взглядом.
Нора стояла немного поодаль одна. Она не казалась ни смущенной, ни растерянной от того, что была предоставлена самой себе, и не делала ни малейших попыток замаскировать свое одиночество разглядыванием картин, мебели или фарфора. Она была вполне удовлетворена своим собственным обществом; она не уклонялась от общения, но и не навязывала себя.
— Вот мы и встретились, — сказал я. — Могу я вам что-нибудь предложить?
— Нет, спасибо. — Я заметил нетронутую рюмку коньяку на столике рядом с ней.
— Так вы здесь впервые? — К моему удивлению, я не находил темы для разговора.
— Да, пожалуй, — ответила она. — Все это действительно чрезвычайно грандиозно.
— Десять спален, — сказал я. — Четыре ванных комнаты. Теннисный корт, бассейн для плаванья, четыре акра земли…
— Четыре акра? — с недоверием переспросила она.
— Девятнадцать тысяч триста шестьдесят квадратных ярдов.
Я осторожно коснулся рукой ее локтя; кожа под тонкой летней тканью платья была нежная и теплая. Она не отвела руки, только губы ее слегка приоткрылись. Я глядел на нее во все глаза. Это я запомню, подумалось мне. Моя память была начинена тем, что мне хотелось бы забыть; теперь у меня было что-то, что мне хотелось бы в ней удержать. Удержать все, вплоть до граненых стеклянных пуговок на ее платье.
— Это как раз то, чего я никогда не знаю, — сказала она. — Боюсь, что я зря стала журналисткой; должно быть, я для этого не гожусь.
— А я уверен, что не зря, — сказал я, — Мне нравится, как вы пишете. — Короткий рукав платья едва прикрывал ее локоть. Мне хотелось погладить ее руку там, где она была обнажена. У нее были очень красивые руки — не слишком полные и не слишком мускулистые, но округлые и сильные. Я шагнул к окну, все еще поддерживая ее под локоть. Она могла бы высвободить руку, но последовала за мной и оказалась еще ближе ко мне. — Взгляните, — сказал я. — Это примерно только одна шестая всех угодий.
— Для меня было бы вполне достаточно одних этих роз, — сказала она.
Я отпустил ее локоть. Мы пробыли вместе всего несколько минут, но ведь мы были в этой комнате не одни. Я знал всех, кто тут присутствовал, и у всех были длинные языки. А Ларри Силвингтон, у которого язык был особенно длинный, уже направлялся к нам.
Он был ослепителен в своем светло-синем костюме из итальянского шелка с розовым, расписанным от руки галстуком. Ларри, как ни удивительно, занимался производством шерсти. Он обосновался в Уорли лет десять назад и стал теперь уже неотъемлемой его частью. Он был болтун и сплетник и принадлежал к тому сорту людей, о которых никогда не скажут просто — холостяк, а всегда прибавят: закоренелый холостяк, да еще с особенным ударением на «закоренелый». Но его все любили. Не обладая какими-либо особыми достоинствами, он был то, что называется душой общества. Даже миссис Браун благоволила к нему. Ей, по-видимому, казалось, что, принимая у себя столь экстравагантную личность, она тем самым укрепляет свою репутацию светской львицы, роль которой она позволила себе временами играть, когда ей хотелось немного отдохнуть от своей коронной роли — Хозяйки Поместья.
Ларри взял Нору за локоть.
— Любуетесь розами, дорогая? Я могу рассказать вам о них все. Вон там — в виде арки — это Альбертины и Алая победа, а те желтые — это Золото маркитантки. А ярко-красные — это мои любимые: Миссис Генри Баулс. Интересно, какова была с виду она сама.
— Кстати, они розовые, — сказал я. — Красные — это, вероятно, Монтезума.
— Это различие несущественное, — сказал он и настороженно поглядел на меня.
У него было гладкое, плоское лицо с глубоко посаженными зеленоватыми глазами, которые, казалось, слегка косили. Невозможно было представить себе это лицо молодым, но такие лица никогда не становятся и старыми. Он перевел взгляд на Нору. Я был бы не прочь узнать, в какие отношения его фантазия уже поставила нас с Норой. Он покачал головой.
— Мелочи, детали — это специальность Джо, — сказал он. — Джо — самый земной человек на всей земле.
— Не слишком ли вы в этом уверены? — заметила Нора.
Она улыбнулась мне. Ее голубовато-серое платье, совершенно того же оттенка, что и глаза, было на добрых два дюйма короче, чем у всех других дам. Иная женщина на ее месте была бы этим смущена, иная — приятно взволнована, но ей это было глубоко безразлично. Она была слишком взрослой и независимой, чтобы придавать этому значение. За все эти десять лет я не встречал ни одной интеллектуально вполне зрелой независимой женщины и ни разу за все десять лет не почувствовал, что именно такой женщины мне не хватает. Элис, даже Элис, была надломленной, ущемленной чем-то; она утратила способность быть непосредственной и счастливой. «Она бы проглотила вас живьем». А могло ли быть иначе — ведь столько лет она голодала. Но она и дала мне много — больше, чем я дал ей. Я ответил Норе улыбкой. То же будет и с ней. С любой по-настоящему взрослой независимой женщиной будет то же самое. Уже сейчас я почему-то чувствовал себя в долгу перед ней.
Сьюзен по-прежнему оживленно беседовала с Марком и Сибиллой. Я не заметил, чтобы она хоть раз поглядела в мою сторону, но я знал, что скоро неизбежно дам ей повод для новой вспышки ярости.
— Вы не знакомы с моей женой? — спросил я Нору.
— Вон та хорошенькая женщина в белом платье, — пояснил Ларри. — Разговаривает с матроной в пурпуре и мужчиной в спортивной куртке. — Он захихикал. — Сибилла держит Марка на привязи сегодня, — заметил он.
— Не так громко, — сказал я.
— Когда они уйдут, я расскажу вам кое-что.
— Мне это не интересно, — ответил я сухо.
Ларри снова хихикнул.
— Это вам-то не интересно, Большие Уши?
Ларри был не из тех людей, которых можно принимать всерьез, но мне вдруг страстно захотелось дать ему по морде. Я не мог допустить, чтобы Нора ставила меня на одну доску с ним. Я хотел, чтобы Нора считала меня взрослым и независимым. Но я тут же заметил, что все это ее только забавляет; она улыбалась не надменно, а снисходительно — она уже знала Ларри цену. Он был безвреден в сущности; он угощал вас сплетнями совершенно так же, как вином, сигаретами или шоколадом.
К моему удивлению, Нора взяла его под руку.
— Вы просто любите доставлять людям удовольствие, верно? — сказала она.
Я смотрел на нее во все глаза — она прочла мои мысли.
— Стараюсь, как могу, — сказал Ларри.
Мы подошли к Сьюзен, Марку и Сибилле. По счастью, Сьюзен, видимо, была так поглощена беседой, что едва ли могла заметить, как мало я «общался». Сцена в машине не оставила никаких следов: лицо Сьюзен искрилось весельем, и она так щедро одаряла им всех вокруг, что показалась мне королевой, пригоршнями бросающей золотые монеты нищим. А Марк и Сибилла в самом деле были похожи на нищих. Марк смотрел на Сьюзен так, словно только избыток ее жизнерадостности еще помогал ему держаться на ногах, а Сибилла в малиновом, еще более безвкусном, чем обычно, платье взирала на Сьюзен с затаенной завистью, над которой брала верх какая-то алчная нежность.
