столовой. — Боюсь, они подозревают что-то неладное.
— Они еще слишком малы, — сказал я.
— Линде уже семь. А близнецам по пяти. Дети очень рано развиваются в наши дни, а мои ужасно смышленые, хотя мне и не следовало бы этого говорить. — Она улыбнулась мне сквозь слезы. — Близнецы очень живые, такие непоседы, и они сейчас в том возрасте, когда сплошные «почему» да «отчего». Знаете, как это бывает.
Я подлил себе еще виски, едва удержавшись, чтобы не зевнуть ей в лицо.
— Да, знаю, — сказал я. — Это очень надоедает.
— Ну еще бы! Но и вознаграждает за многое, Джо, за многое вознаграждает. А Линда — это маленький философ, такая вдумчивая. Говорит мало, но замечает абсолютно все, что происходит вокруг.
— Она более чувствительна, чем другие, — заметил я. — Вы должны быть очень осторожны с Линдой.
Сибилла мгновенно подхватила мою реплику.
— Да, да, она ужасно чувствительна. Она такая крупная для своего возраста, и многие считают ее просто сорванцом. Но это не так. О нет! — она медленно покачала головой. — Линда все время думает; продумывает все шаг за шагом. А когда продумает все до конца, когда разрешит для себя проблему, тогда выносит решение. А близнецы — те более непосредственны, импульсивны…
Монологу не было конца. Я слушал вяло, издавая время от времени какие-то неопределенные звуки. Хорошо хоть, что она перестала плакать и не взывала больше к моему сочувствию. Казалось, она говорит о каких-то совсем других детях, не имевших никакого отношения к тем, которые устроили такой гвалт в столовой. А они, по-видимому, кричали все разом. Гарри всегда называл их Толсторожими Крикушами. Сейчас это определение показалось мне довольно метким. Я поглядел на часы; через полчаса мне надлежало быть на заседании Комиссии по охране здоровья. Если все это будет продолжаться, то, как видно, мне так и не придется ничего поесть.
Вошла Сьюзен; щеки у нее пылали. Она вела Барбару за руку. Свободной рукой Барбара прижимала к себе мишку и куклу-урода и улыбалась во весь рот. Лицо у нее было измазано томатным соусом.
— Будь добр, поговори со своей дочерью, — сказала Сьюзен. — Это настоящий маленький змееныш.
— Охотно верю, — сказал я. — Шум битвы достиг моих ушей. Что она натворила?
— Она ударила Хэлин и Вивьен. А потом спихнула Линду со стула.
— Поди сюда, — сказал я Барбаре. — Теперь слушай меня. Ты очень скверная девочка. Хэлин, Вивьен и Линда наши гости. Нельзя быть грубой с гостями.
— А ты же мне велел, — сказала она. — Ты мне велел.
— Нет, детка. Я сказал тебе только, что ты не должна быть размазней.
Я лгал — я сказал ей не так. Это была незначительная ложь, но тем не менее все же ложь.
— Я очень тебя люблю, малышка, — сказал я. Вот это по крайней мере было правдой. — А ты постарайся быть хорошей девочкой ради своего папы. Поди извинись перед своими кузинами. Обещаешь? Ради своего папы.
— Да, папа. — Улыбка сбежала с ее лица.
— Ну, беги играй, малышка.
— Ей уже пора отправляться в ванну, — сказала Сьюзен.
— Да, конечно, — сказал я.
Я видел, что Барбара вот-вот расплачется, и, обхватив ее рукой, прижал к себе. Мне хотелось ее утешить, но я почувствовал, как случалось уже не раз, что это не я ей, а она мне приносит утешение, она охраняет меня от разных зол и напастей. Не она льнула ко мне, а я к ней. Я искал защиты у моей маленькой дочки, потому что я боялся. Боялся, сам не знаю чего. Я мягко отстранил ее от себя.
— Ты моя славная, хорошая девочка, — сказал я. — Ты не будешь больше плохо себя вести.
Она энергично помотала головой и выбежала из комнаты.
— Он ей во всем потакает, и она делает все, что ей вздумается, — сказала Сьюзен. — Она может обвести его вокруг пальца и великолепно это знает.
— Не говори так, — сказала Сибилла. — Ты даже не знаешь, какая ты счастливица. — Она не без кокетства поглядела на меня. — Я готова в любую минуту поменяться с тобою мужьями, моя дорогая. Джо труженик, и он живет для детей. А Марк не знает ничего, кроме своих удовольствий — своих пошлых, мерзких, грязных удовольствий.
— Могу себе представить, — сказала Сьюзен.
— Нет, ты не можешь. Твой муж не волочится за каждой юбкой, твой муж любит свою жену и своих детей, у твоего мужа есть чувство ответственности перед семьей. Марка же всю жизнь швыряет из стороны в сторону. Из одного города в другой, от одной работы к другой, от одной скандальной истории к другой — ему все нипочем. Он очень многого мог бы достичь, если бы захотел, он ведь так умен и обаятелен. Но он не желает себя утруждать, и любой усердный тупица опережает его. О господи, мне уж кажется порой, что я была бы рада, если бы он не был таким способным и таким обаятельным, черт его побери! Была бы рада, если бы все на свете не давалось ему так легко. Была бы рада, если бы он был просто честным работягой, как Джо.
— Благодарю вас, — сказал я.
Но она меня, по-видимому, не слышала.
— Как ты думаешь, чем он занят сегодня вечером? Стреляет из лука! Он уже был дома, прочел мою записку, но не обратил на нее ни малейшего внимания. Поел хлеба с сыром и отправился в кабак, где теперь пьет пиво, стреляет из лука и якшается со всяким сбродом и где все его, конечно, обожают. Еще бы, это же им льстит — ведь он «настоящий джентльмен».
Она презрительно подчеркнула эти два слова — совершенно так же, как я сам когда-то.
— Не злитесь и не расстраивайтесь понапрасну, дорогая, — заметил я. — Марк совсем не так плох.
— Вы всегда стоите друг за друга, — сказала она. — Я сама стояла за него горой десятки и сотни раз. Но теперь с этим покончено. Я вижу его насквозь. О господи, я просто не знаю, что мне делать. — На этот раз в ее голосе прозвучало подлинное отчаяние.
— Ей-богу, вам надо выпить, — сказал я.
— Мне надо забыться, — сказала она. — Забыться, отдохнуть как следует. Я так устала от вечных оскорблений и обид.
— Ты можешь остаться у нас, если хочешь, — предложила Сьюзен. — Комната Гарри теперь свободна, можно поставить там раскладную кровать.
Она быстро, оживленно начала рассказывать, как все можно отлично устроить; получалось так, будто я всю жизнь только и мечтал спать на кушетке и поселить в своем доме Сибиллу с ее Толсторожими Крикушами. А сама она отнюдь не была в таком восторге, когда я как-то на днях предложил пригласить дядю Дика и тетю Эмили погостить у нас в субботу и воскресенье.
— Ты ничего не имеешь против, Джо?
— Нет, конечно, — сказал я.
— И Герда остается до пятницы, так что мы все сообща отлично сможем присмотреть за ребятишками.
Я открыл жестянку с арахисом.
— Ну разумеется, дорогая. Рад буду помочь.
— Вот и прекрасно. Значит, решено.
— Ты бы все же спросила сначала Сибиллу, хочет ли она у нас остаться.
Сибилла сказала жеманно:
— Ты так добра, Сьюзен… Но я думаю, что лучше не стоит. Я должна обдумать все и решить в холодном, трезвом свете дня… — Она поднялась.
— Просто не знаю, что бы я делала без вас эти последние дни. Да благословит вас бог, вас обоих.
Внезапно она снова разрыдалась.
