маленько. Так ведь наши толстосумы, представляешь, просто покоя не знали, пока не нашли применения своим денежкам! Так и появилась новая дорога!
Дестри узнал все, что хотел. После этого вскочил в седло и уехал. Повернув на главную улицу Уома, пришпорил Фиддл и поскакал в направлении перевала Пайка. Через какое-то время остановился, добравшись до развилки. Новая дорога шла влево, старая тропа — вправо и немного вниз. Дестри повернул налево.
Как только перед ним вырос крутой склон горы, он натянул поводья и заставил Фиддл идти шагом. Но даже сейчас он двигался вперед гораздо быстрее, чем если бы под ним была обычная лошадь, так как Фиддл с ее длинными, изящными ногами шагом делала не менее четырех миль в час, когда шла в гору, и около пяти — под гору. Шагом она передвигалась так же легко и грациозно, как и галопом, то и дело поворачивая назад умную голову, вопросительно поглядывая на хозяина.
Пока они взбирались вверх, старая тропа была видна как на ладони. Она петляла по противоположному склону каньона, но гораздо ниже новой. В отличие от нее, старая тропа не имела никакого покрытия, то поднималась вверх, то спускалась вниз, следуя высохшему руслу реки, которая еще десять тысяч лет назад пробила себе дорогу в скалах.
Проехав пару миль, Гарри заметил крохотную покосившуюся хижину, прилепившуюся к склону горы. Ветер и непогода сделали свое дело — даже Дестри затруднился бы сказать, сколько лет этому ветхому домику. Со всех сторон его обступали высохшие кусты и деревья, поэтому Дестри решил, что в хижине давно никто не живет. Если бы это было не так, весь сушняк давным-давно пустили бы на дрова. Но к его удивлению, у входа в домишко сидела мулатка и пекла лепешки из кукурузной муки. Он поприветствовал ее, женщина кивнула в ответ.
— Вы перебрались сюда со старой тропы? — поинтересовался Гарри.
— Нет, — покачала женщина головой. — Мы там не были уже месяцев семь. А мой муж вообще говорит, что лучше бы ему никогда в жизни не видеть те места! Но я всегда говорю ему: коровы есть коровы, те, кто взялся пасти скот, живет ненамного лучше него. Так уж повелось на белом свете. Летом — жара, зимой — холод, весной — в грязи по уши. Вот такая у нас жизнь! Господь милосердный, услышь наши молитвы!
— А мне казалось, я как-то видел вас внизу, на старой тропе, — удивился Дестри.
— Только не меня!
— Держу пари, многие по-прежнему пользуются той тропой.
— Да, даже какие-то важные шишки недавно ехали, — отозвалась женщина. — Промчались как бешеные. Видно, торопились из Уома.
— И много их было?
— Да нет, не очень. После того как появилась новая дорога, осталось всего несколько человек, старых упрямцев, которые так и ездят старой тропой. Им кажется, так короче. Только вот лошадям приходится порядочно потрудиться, чтобы взобраться наверх. Так что теперь люди чаще являются в мою бедную хижину. И мне хорошо, удается заработать несколько монет, продавая лепешки. А вы, наверное, тоже проголодались?
— Нет, — покачал головой Дестри.
— А еще один проезжал часа два назад, — сообщила женщина. — Но он ехал шагом. Заставил лошадь пробраться через кусты и ехал, будто на прогулке, насвистывая.
— Да неужели? И откуда? Из Уома?
— Уж не иначе.
— Кто бы это мог быть? Может, Джимми Пембертон? Он говорил, что собирается сегодня через перевал.
— А у него, случайно, не пегая лошадь?
— Пегая. Точно пегая.
— Так, значит, он и ехал сегодня по старой тропе. Только вам нипочем его не догнать!
— Да пусть его едет! Мне Джимми не нужен, я просто так спросил.
Гарри неторопливо двинулся вперед, но, добравшись до следующего склона холма, повернул и погнал Фиддл вниз по крутому откосу, до самого дна ущелья.
По его мнению, беглец, вырвавшись из города после ограбления магазина, должен был промчаться по этому каньону, если, как это подозревал Дестри, собирался добраться до железной дороги. Гарри готов был поспорить на крупную сумму, что мужчина на пегой лошади как раз и есть тот самый человек. Поэтому, действуя в соответствии с законом и своими новыми обязанностями, послал Фиддл галопом по старой тропе.
Она помчалась вперед легкими прыжками, словно олень, грациозная и быстрая как стрела. Фиддл не глядела на тропу, как это делают многие лошади, выбирая дорогу. Казалось, что это великолепное животное вообще не знало, что такое усталость и страх перед неожиданно возникшим препятствием. Дестри давно уже убедился, что его кобыла обладала способностью замечать все на ходу и быстро принимать решения, не полагаясь на хозяина. Она была из породы тех редкостных лошадей, которые с полуслова понимают, чего от них хочет всадник, и затем делают все, чтобы добиться этого.
Они были партнерами. Дестри тоже старался помогать Фиддл. Очень часто старая тропа шла напрямик через острые отроги скал, тогда он безропотно спешивался и сам карабкался вверх, чтобы сберечь ей силы. И если тропа круто сбегала вниз, опять-таки бежал впереди нее. Садился в седло только тогда, когда дорога опять становилась пологой.
Так они быстро продвигались вперед, причем с удивительной скоростью. Умница Фиддл одним махом перескакивала через небольшие овраги, которые обычной ковбойской лошади пришлось бы преодолевать шагом, съезжая вниз по одному склону и с трудом карабкаясь вверх по другому. Казалось, ее вел какой-то особый инстинкт или будто на ногах у нее была еще одна пара зорких глаз. Кобыла почему-то точно знала, какой камень лежит прочно, а на какой лучше не ступать — выскользнет из-под ноги. Дестри не делал ни малейшей попытки подгонять ее, хотя помнил, что ущелье тянется довольно далеко, а всадник на пегой лошади проехал здесь уже два часа назад. Он был просто уверен, что сумеет догнать его прежде, чем наступят сумерки. Так зачем же гнать Фиддл?
Ему чаще приходилось сдерживать нетерпеливое животное, нежели его подгонять.
В каньоне было нестерпимо жарко, словно в духовке. Даже когда солнце склонилось на запад и на дно легли тени, не полегчало. Казалось, раскалившиеся за день скалы стремились поскорее отдать накопившийся жар. Ни малейший ветерок не достигал дна ущелья; воздух был тяжелым, над скалами дрожало марево. Шкура Фиддл блестела от пота; там, где поводья касались ее плеч и шеи, лежали хлопья белой пены. Силы Дестри были почти на исходе, но это беспокоило его гораздо меньше, чем страдания лошади. Раза четыре он останавливался, чтобы смочить ей губы водой, и каждый раз после этого она упрямо двигалась вперед. На перевал спускались сумерки, небо постепенно темнело, на нем кое-где появились яркие звезды.
Наконец Дестри в первый раз тронул каблуками бока лошади, и она послушно рванулась по тропе вверх, к вершине. Эту последнюю милю Фиддл прошла явно на пределе, но когда они достигли конца тропы, Гарри натянул поводья. Впереди перед ними, насколько хватало глаз, раскинулось необозримое пространство будто кем-то перепаханной земли. В сгущающихся сумерках только смутно виднелась узкая тропа, сбегающая вниз причудливыми зигзагами. На ней не было ни души. Но внезапно Дестри насторожился — какое-то пятнышко мелькнуло далеко впереди, почти у самого горизонта. Пегий конь. Или нет? Мгновением позже, когда он уже успел справиться с разочарованием, его острый глаз успел заметить на фоне неба широкополое сомбреро. Все-таки это всадник верхом на пегой лошади! Высокий, уверенно сидящий в седле. Однако даже на таком расстоянии Гарри увидел, что пегий мустанг шатается от усталости. Кто бы ни был его хозяин, он был у него в руках!
Глава 22
На вершине свежий ветер ударил Дестри в лицо, охладил его разгоряченное тело. Сразу стало легче дышать, даже усталость куда-то исчезла. Издалека склоны холмов теперь казались покрытыми грязно-бурыми пятнами, но он знал — это летний зной иссушил землю. А позади него величаво вставали горы, вздымая убеленные снегами головы как раз над тем перевалом, где он был совсем недавно. Бросив на них последний взгляд, Дестри наконец решился. Ветер дул слева. Гарри тронул каблуками Фиддл, послав ее вниз по правому склону ущелья, так что вой и свист ветра тут же заглушили стук копыт. Но стоило ему
