что Гарри подстерегала опасность. Снаружи продолжали переговариваться мужчины.
— Хэнк не отвечает.
— Позови еще раз!
— Эй, Хэнк!
Но Кливс молчал. Больше он ничего не мог сказать и уже никогда не откликнется ни на чей зов. Губы его были холодны и неподвижны. Только в день Страшного суда, когда затрубят трубы, Хэнк Кливс ответит им. Он ушел, ушел далеко. Так далеко, что никто не сможет вернуть его назад. Дух его уже, наверное, покинул бренное тело. Только кровь медленными, похожими на едва слышные шаги, тяжелыми каплями все еще стекала вниз сквозь прохудившийся потолок убогой лачуги — единственное напоминание о том, что его тело еще совсем недавно было живым и горячим. Да, Хэнку Кливсу пришел конец. Никогда больше его длинные, гибкие пальцы не будут ловко орудовать топором и пилой. А все окрестные мальчишки не станут толпами сбегаться к его дверям, чтобы полюбоваться его сноровкой. И скоро перестанут мечтать о том, чтобы вырасти точь-в-точь такими же, как он. И ветерок не будет больше кружить золотистые стружки возле дверей его мастерской, и стропила перестанут петь под ударами его молотка.
Он ушел навсегда. Там, наверху, все еще лежало его тело, но тяжелая пуля сорокапятки уже сделала свое страшное дело, грудь его, скорее всего, разворочена выстрелом. А может, пуля попала не в грудь, а в голову, расколов ему череп? Как бы то ни было, Хэнк мертв, для него уже все позади.
А прямо под ним, все еще между жизнью и смертью, стоял Дестри, прижимая к груди беспомощное маленькое тельце.
Наконец он услышал, что с губ Вилли сорвался едва заметный вздох. Сердце Гарри подпрыгнуло, как у будущей матери, когда ребенок впервые чуть заметно шевелится в ее утробе. Он чувствовал себя и матерью, и отцом одновременно, ведь оба эти чувства порой странным образом уживаются в сердце мужчины. Он жаждет оставаться самим собой и в то же время производить на свет себе подобных. Его мысли, надежды, чаяния, сама его душа — все это ему хотелось бы воплотить. Но такое невозможно, и все это навек остается бесплотным, нереальным. Никогда ребенок не заполнит жизнь мужчины так, как это происходит с любой женщиной.
Смутные эти мысли кружились в голове Дестри, легкие и таинственные, будто ночные бабочки. Но предаваться им было не время.
Одно он помнил твердо — однажды этот мальчуган готов был спасти его ценой собственной жизни и сейчас, похоже, сделал это еще раз. И вдруг он увидел себя глазами ребенка — увидел мужчину, одно имя которого вызывает ужас и восторженное удивление. По крайней мере, подумал, у Вилли.
Осознав это, Гарри впервые почувствовал жгучее презрение к тому, что еще оставалось в нем от прежнего Дестри — лень, зубоскальство, циничное отношение к простым радостям и трудностям жизни. И ему нестерпимо захотелось стать таким, каким видел его этот мальчишка!
Ему показалось, что только сейчас, благодаря Вилли, он наконец понял значение слова «равный». Да, равный! Ибо все люди рождаются равными. Но не в том смысле, который он когда-то, полный презрения к осудившим его людям, вложил в это слово. Конечно, может быть, в чем-то они и не равны: в силе, которую Бог вкладывает в их руки, в талантах, которыми он наделяет их в своей щедрости. Но равны в том, что все они дышат, живут, обладают бессмертной душой, способны любить и… ненавидеть. Вот так, как сейчас его ненавидят оставшиеся в живых бывшие присяжные.
Раньше он презирал их, он объявил им войну и собирался выйти из нее победителем. Дестри был непоколебимо уверен, что эти люди сами навлекли на себя его месть — разве не они шесть лет назад осудили ни в чем не повинного человека? Но сейчас неожиданно почувствовал, что доля вины лежит и на нем самом. Разве не он всегда смотрел на этих людей сверху вниз? Разве не он всю жизнь считал себя неизмеримо выше их и только смеялся над ними?
Но почему?
Только лишь потому, что они не могли спускать курок с такой же быстротой!
Потому, что они не так уверенно держались на лошади!
Еще потому, что они были слабее и духом, и телом!
А еще потому, что имели привычку быстро сдаваться, стонать и звать на помощь, когда помощи ждать было неоткуда! Так ведь и он сам когда-то сломался и молил о помощи, разве не так? И Дестри с содроганием вспомнил годы, проведенные в тюрьме.
Между ними не было большой разницы. Та же плоть, тот же дух — все они похожи на него, эти «равные». Только мир, в котором он, Дестри, чувствовал себя свободным, для них почему-то был немного другим.
Эта простая истина потрясла его до такой степени, что Гарри бессильно прислонился к стене и с неожиданной страстью крепче прижал к себе обмякшее тело Вилли. Он тоже в каком-то смысле был еще ребенком, впрочем, как и те, другие, все, кого он знал: мужчины, женщины, все равно. Им так же порой была нужна защита, помощь, а иногда — милосердие, хотя бывали минуты, и часто, когда те же люди, движимые страстью, были способны на великие, славные дела. Подобное чувство как раз и привело к нему Вилли Торнтона. Этот ребенок своей слабой ручонкой вырвал его из суровых лап неумолимого закона, а другого человека, пока не подозревающего об этом, отправил на виселицу!
Затаив дыхание, Дестри стоял у дверей и молча ждал. Он был взволнован, как никогда в жизни. Будто что-то похожее на светлый луч любви вдруг прорезало мрак, в котором давно пребывала его душа. В его свете все люди показались ему лучше и чище, чем были на самом деле. Все, кроме Честера Бента! Он, словно гигантская черная тень, омрачал всю его прошлую жизнь. Но, как ни странно, при мысли об этом Гарри не ощутил ни ненависти, ни жажды мести, лишь одно бесконечное презрение!
А вместе с ним неожиданно подкатил страх. Ведь если Бент предал его, ему никогда не выйти живым из этой схватки! Дестри прекрасно знал, каким могуществом обладает Честер — с этой силой ему не сладить.
Затаив дыхание, он опять прислушался к голосам.
— Слушай, никто не отзывается.
— Да здесь он.
— Не мог же он промахнуться?
— Да что ты! Я сам заряжал его дробовик — одним его выстрелом можно разворотить всю эту лачугу!
— По-моему, я слышал, как кто-то из них попал в дерево. Помните, какой был грохот?!
— Да, конечно, он должен был попасть в Дестри!
— Мне показалось, я слышал, как он упал!
— Да, кстати, а что с мальчишкой?
— Должно быть, где-то валяется без памяти.
— Может, и вовсе копыта откинул?
— Да и черт с ним, подумаешь, большая потеря!
— Странно все-таки, почему Хэнк не отзывается?
— Ты что, не знаешь его, что ли? Вечный молчун!
— Иди первым, Бад.
— Нет уж, Фил, войти я войду, но только вместе с тобой!
— Хорошо, пошли все вместе!
— Точно, пошли все вместе! Не то Хэнк скажет, что мы струсили!
Четверо вооруженных мужчин сгрудились в дверях.
— Эй, Хэнк! — чуть слышно прошептал один из них.
Но Хэнк Кливс не мог им ответить.
— Эй, Хэнк, куда ты запропастился?!
Гурьбой они подошли к лестнице на чердак.
Дестри бесшумно отделился от стены и юркнул из лачуги, вдохнув полной грудью свежий, ароматный ночной воздух. Ни одна живая душа не видела Гарри, только равнодушные звезды смотрели на него с бархатной синевы неба. Никто не крикнул ему вслед.
А внутри, в лачуге, продолжали бормотать встревоженные голоса:
— Эй, Хэнк! Да где же ты?
