бы разве что стукнуть вас по темени и забрать вашего коня.
Старый пройдоха сразу нашелся:
— Это бы вам не помогло, мистер Шерберн. Передние ноги у него слабые, да и подковы на них никудышные. На камнях еле ступает, хотя по мягкому песочку бегает вроде ничего…
Я бросил взгляд на старика и не смог удержаться от смеха:
— Ох и врун же вы, Доктор! Представляю, каким были в молодости!
Он спокойно посмотрел на меня:
— А вы полагаете, мистер Шерберн, будь этот конь без изъяна, его бы дали такому старому никчемному калеке, как я?
Я презрительно отвернулся. Если до этого у меня еще оставались какие-то сомнения, то последняя его реплика однозначно говорила, что Доктор находится на содержании у Красного Коршуна. Я старался не смотреть в его сторону, потому что иначе мог не выдержать и свернуть его сморщенную шею. Хорош земляк, нечего сказать!
Мысленно в тысячный раз я поклялся себе верить только тем людям, которых знаю лет десять, не меньше. Впрочем, и десять лет — невелик срок. Бывает так, что и лучший друг, который не был проверен в беде, только думает, что бесконечно тебе предан, а придет трудная минута — первым же тебя бросит. А бывает наоборот: парень, который был едва с тобой знаком, если надо, геройски бросается на выручку. Я уже давно решил, что человеческую сущность мне вовсе не понять, и чем дольше постигал эту науку, тем больше убеждался, что ученый из меня никудышный. Вот и в Докторе жестоко ошибся; еще час назад готов был ручаться за него головой, а теперь, словно по мановению волшебной палочки, он на моих глазах превратился из достойного пожилого джентльмена в старого негодяя, Магия, да и только…
Я отвел глаза в сторону и развернул пегого навстречу тем двоим.
Они гарцевали на гнедых — самая распространенная масть среди чистокровок. А когда я был уже довольно близко, разом придержали коней, словно это был один седок, а не двое. Затем тот, что был левее, поднял руку, давая знак, чтобы остановился и я.
Вид у этой парочки, доложу я вам, был суровый. Трудно представить себе людей, еще больше непохожих на обычную городскую публику. В них не было никакой примеси цветной крови, ни мексиканской, ни индейской, — прямо-таки образчики настоящего американского помола, крупнее которого, насколько я могу судить, на свете не бывает. А этих двоих как будто специально отобрали для выставки.
Они походили на братьев. Такой тип людей нередко встречается в южных штатах, но эти могли служить эталоном. Их светло-голубые, а может, серые глаза смотрели сквозь тебя так, словно перед ними была целая миля пустоты. Высокие скулы, впалые щеки. Носы плотно обтянуты кожей. Рты как две щели — губ почти не видно. На красных шеях повязаны вылинявшие платки. На головы нахлобучены шляпы — старые шляпы из черного фетра, который стал почти серым от пота и пыли. Портрет каждого дополнял комок жевательного табака за щекой и пятидневная, выгоревшая на солнце щетина. Они были одеты в старые фланелевые рубахи, рукава которых обтрепались и были обрезаны по локоть, а из-под них до самых запястий свисали рукава нижнего белья из красной фланели, тоже не очень нового и чистого.
Одеяние дополняли грязные сапоги и широкие штаны; на поясе — полностью снаряженные патронташи и низко подвешенные кобуры с револьверами. Знающий человек сразу же отметил бы, что они используются часто и содержатся в полном порядке.
У каждого из длинной кобуры, прицепленной к седлу под правым коленом, торчал самозарядный карабин. И в довершение картины, парни восседали на жеребцах, достойных королевской конюшни. Я знал, что это за сорт людей, потому что среди таких родился и вырос. Я помахал им рукой и ухмыльнулся. Один из них ухмыльнулся в ответ.
Глава 33
МЕНЯ ПРИНИМАЮТ В ШАЙКУ
Несколько секунд мы молча сидели в седлах; они смотрели на меня, я — на них. Иногда не нужно слов, чтобы понять другого, особенно когда человек той же породы, что и ты сам. А парни знали, из какого я теста. Если сложить все то зло, которое я натворил за мою жизнь, оно, думаю, перевесило бы грехи этих двоих. И все же между нами существовало некоторое различие. Я всегда предпочитал драться на равных, не любил, когда налетают кучей на одного, и никогда не убивал из-за бумажника. Хотя, наверное, все это еще не давало мне права считать себя лучше их…
Подъехали еще трое. Индейцы? Полукровки? Нет, они могли бы сойти за родных братьев первых двух. Если чем и отличались, то лишь цветом шейных платков. И сидели на таких же чистокровных жеребцах с длинными шеями и маленькими, хорошо посаженными головами. Теперь нас стало шестеро, не считая старого Доктора.
Меня бандиты ни о чем не спрашивали, но вели разговор между собой. Попробуйте представить, каково вам будет, если вашу судьбу возьмется решать шайка китайских пиратов. Я оказался в схожей ситуации, с той лишь разницей, что понимал, о чем идет речь. И при этом знал, что пристрелить меня для них столь же пустячное дело, как отщипнуть кончик табачного листа, — это легко можно было прочесть на их лицах. Удержать от скорой расправы эту шайку могло лишь одно соображение, что я могу быть ей полезен!
Не слеша они свернули цигарки, закурили и, оглядывая меня с головы до пят, принялись спокойно беседовать. Кто-то был за меня, кто-то — против. Первым выступил тот, что выглядел постарше всех остальных, за исключением, естественно, Доктора.
— Да не подходит он нам! Не той закваски! Во-первых, до выпивки охоч, а Коршун пьяниц не жалует. Во-вторых, это он столько крови попортил нам в Эмити. Так взял за горло Джунипера, что тот чуть нас всех не сдал. И сдал бы, если б его вовремя не пришлепнули. Мое слово: кончать с ним надо! Я его с удовольствием уложу, только дайте…
Тут быстро вмешался Доктор:
— Сэмми, у тебя хорошая голова на плечах, но, должен сказать, ты не все знаешь. Я давно приглядываю за моим другом из Луизианы. Видел, как он сам с собой борется, как хочет завязать и вообще взяться за ум. Все мы рано или поздно хотим взяться за ум, а если парень и был в чем виноват, ну так он, слава Богу, исправился! Пусть не сразу, пусть сначала сошелся с теми, кто воюет против Коршуна, однако все это время медленно, но верно, сам того не зная, шел к нам! Да, это была долгая дорога, только теперь он хочет играть за, а не против нас. И…
— Погоди, старче… — перебил его Сэмми.
Но тут заговорил я сам, глядя прямо в глаза Сэмми:
— Послушайте, ребята! Если уж вы взялись всерьез меня обсуждать, отодвиньтесь на пару ярдов и говорите тихо, потому что у меня нет никакой охоты вас слушать. Не бойтесь, не удиру, на моем пегом от вас далеко не уедешь. Но если я от кого услышу высказывания вроде тех, что позволил себе ваш безмозглый Сэмми, ей-богу, не прощу! Я допускаю, что ваши пересуды могут обернуться для меня доброй порцией свинца в голову. Но на тот случай, если вы меня примете, хочу предупредить сразу: тому, кто мне мешал, потом припомню!
Высказавшись таким образом, я повернулся к ним спиной и тоже стал скручивать цигарку. Это был смелый ход, хотя, если честно, сердце у меня ушло в пятки. Услышав мою речь, кто-то из парней рыкнул так, что было слышно за четверть мили, и предполагаю, что половина из них была готова тут же меня пристрелить, однако остальные колебались.
Расчет мой был прост: я хотел показать парням, что имею все основания рассчитывать на их гостеприимство. Поэтому-то и держался с такой наглостью, будто уже был с ними. Так или иначе, но они последовали моему совету и удалились на почтительное расстояние, откуда теперь до меня доносился лишь неразборчивый рокот. Только два голоса выделялись из общего шума — Сэмми, уже высказавшего свое мнение, и Доктора, который всеми правдами и неправдами старался меня защитить.
Чувствовал я себя, прямо скажем, неважно. Представляете, что испытывает подсудимый, пока присяжные решают, виновен он или нет, причем известно, что в первом случае его отправят на виселицу? Но тут было даже похлеще. Присяжные — это двенадцать честных обывателей, которые задались целью докопаться до истины, но, если она зарыта слишком глубоко, сохраняют преступнику жизнь. Здесь же меня бесцеремонно обсуждала кучка негодяев. В любой момент кто-то из них, устав спорить, мог угостить меня свинцовым леденцом в затылок. Словом, ничего приятного в этом не было.
Однако через некоторое время мои шансы выросли. Я все чаще слышал Доктора, а когда подавал голос
