У меня подкашивались ноги. Адреналин помог мне продержаться всю ночь, довел до здания суда, но перед центральным входом действие его исчезло.
— Линда, скажи мне, если ты считаешь, что я ошибаюсь. Я уже ни в чем не уверен. Я всю ночь был на ногах. Я больше не думаю, а лишь реагирую. Ты хорошо знаешь меня. Обычно, выстроив какой-нибудь план, я зацикливаюсь на нем. Есть ли что-нибудь важное, что я совершенно упустил из виду?
Линда посмотрела на меня с состраданием, поняв, как мне показалось, что я прошу ее не о профессиональной экспертизе.
— Нет, Марк. Это жуткая ситуация. Любое решение здесь должно показаться одинаково ужасным. Но я тоже не могу придумать ничего лучшего. И не думаю, что это мог бы сделать кто-то другой… Но тебе лучше остановиться именно на этом, — добавила она. — Спешка тут не особенно важна: время покажет. Тебе следует быть осторожным, когда ты будешь делать официальное заявление.
Я кивнул. Хороший совет.
— Мне думается, что я еще обязан убедить в этом и Лоис. Знаешь, когда ты недавно обняла меня, это было первое объятие с тех пор, как я увидел Дэвида в тюрьме. Можно сказать… семейный кризис…
Пора было возвращаться домой. Когда я начинал испытывать к себе чувство жалости, пусть даже показывая это только Линде, я терял самого себя. Такие вещи делать не стоило. Линда снова рванулась ко мне, затем все так же неловко остановилась и просто с грустью на меня посмотрела. Когда в дверь постучала Пэтти, принесшая мою кока-колу, мы с Линдой почувствовали себя так, будто нас застали врасплох.
Остальной части старших чиновников моего аппарата вдохновлявшая меня идея тоже не понравилась.
Шеф большого совета присяжных подхватила меня под руку, как только я вошел в конференц- зал.
— Послушайте, босс, — сказала она с той конфиденциальностью, какая только была возможна в этом маленьком помещении, полном профессиональных соглядатаев. — Я уже думала об этом сегодня утром. Первое, что вам надо сделать, — это подождать, пока подберется подходящий состав присяжных. Вы знаете, что присяжные бывают разные, — к тому же, если я представляю дело соответствующим образом, — я, конечно, не говорю, что мы можем добиться оправдания, шансов на это мало, но если я представлю все, как надо, мы можем выбить парню обвинение в обычном сексуальном нападении вместо нападения при отягчающих обстоятельствах. Судя по тому, что я узнала из «Новостей», никакой травмы не было…
— Забудьте об этом, Хелен. Дело будете вести не вы.
— Не я? Тогда кто же?
— Мне лучше сразу объяснить это и остальным. Все собрались?
Разумеется, все были в сборе. Я заговорил, и они начали хмуриться. У них было то же возражение, что и у Линды: в этом случае мы устранялись от дела. Никто не высказывал своего несогласия вслух, но все и без того было ясно.
Сразу же, как только я сделал первую паузу, трое из них заговорили одновременно. Джерри Флеминг пересилил всех, говоря громче и более отчетливо.
— Я понимаю, Блэки, что нам нужен специальный обвинитель. Но кто-нибудь из наших сотрудников мог бы занять место сообвинителя. Мы не должны так вот запросто впускать в наш офис специальных обвинителей без своего рода надзора за ними. Я сам мог бы ассистировать в этом деле, и никто нам и слова не сказал бы. Но ты почему-то даже не предложил мне этого. А ведь я был здесь еще до тебя.
И останусь здесь после того, как ты уйдешь, мысленно договорил я за него. Я недолго размышлял над тем, что сказал Джерри. Действительно ли ему очень хотелось участвовать в обвинении сына своего босса? Может быть, отправить его в тюрьму? Я понял затем, какие возможности откроются перед Джерри, если он сядет в кресло сообвинителя. Он сможет держать постоянный контроль за ходом дела и докладывать об этом мне. Он станет моим тайным агентом. И, может быть, если появится шанс сорвать контролируемое штатом уголовное дело, я останусь перед Джерри в вечном долгу.
— Нет. Специальных обвинителей будет двое. Ни один из сотрудников нашего офиса не примет участия в деле.
Ропот возобновился. Все их предложения были бюрократического свойства: тянуть канитель, может быть, как-нибудь и обойдется. Я бросил на Линду иронический взгляд. Предложения были из тех, которые мы с нею уже обдумали и отвергли. Линда не ответила мне. С тех пор, как мы вошли в зал, она не произнесла ни слова, у нее было странное выражение лица, словно она удивлена, внезапно обнаружив себя в логове судебных обвинителей.
Мне удалось подавить всеобщее недовольство.
— Эти специальные обвинители станут двумя членами нашего коллектива до тех пор, пока дело не закончится. Окажите им ваше содействие во всем, что им потребуется. Назначьте сотрудника для осуществления связи между вами. Досье, ключи и все прочее. Отношение к защите будет таким же, каким оно было всегда. Политика свободного доступа к документации до самого дня суда. Воспринимайте это дело так же, как вы восприняли бы любое другое, но за исключением одного момента: не говорите о нем со мною. И это последнее распоряжение, которое вы получаете от меня в связи с этим делом. Есть вопросы? Хорошо.
Они по-прежнему сидели на своих местах. Они никак не могли поверить в то, что совершенно отстранены от участия в деле Дэвида. Никто больше не заговорил, но никто и не понял, что совещание уже закончилось. Поэтому я ушел сам. Должно быть, я слишком долго не спал, чтобы самому вести машину до дома, но я не вспомнил об этом.
Наконец — благодарная аудитория. Моя пресс-конференция, открывшаяся на следующее утро, даже усилила мои сомнения в разумности ее переноса. Репортеры со своими операторами буквально переполняли конференц-зал, и с первого же момента, как только я вошел, мне стало ясно: они меня любят. Все они старались выглядеть сочувствующе, вот только никак не могли удержать на лицах соответствующее выражение. Я сделал единственное, что их интересовало, — согласился побеседовать с ними. И что бы я им ни сказал, этому в любом случае предстояло стать историей.
Историей, которую они расцветят потом своими излюбленными фантазиями. Почти сразу же, как только я заговорил, стало понятно, что они готовы разразиться аплодисментами. Ох! Они в самом деле очень любили меня. Это было видно уже по тому, как быстро летали по блокнотам их карандаши. Я был для них таким хорошим объектом, что они почти надеялись, что я способен вызвать настоящий шторм.
Незадолго перед тем, как сделать официальное заявление, я едва не осекся, едва не поднялся со своего кресла и не покинул зал. Мне не хотелось произносить это. Как только я это скажу, мы все пустимся по избранному мной пути, и дороги назад уже не будет. Я находился на самой грани того, чтобы уклониться от столь бесповоротного решения, пока еще это было в моей власти. Собственное лицо я представлял себе искаженным от страха и оскорбления. Я не обязан был делать это, думалось мне. Они не могли заставить меня принести Дэвида им в жертву.
Но лучшего пути не было. Я пришел к этому долгой бессонной ночью, и Линда согласилась со мной. Частью плана была как раз скорость: сделать заявление немедленно, чтобы не возникло впечатления, что мы тянем, задумав какую-то хитрость. Эта пресс-конференция свидетельствовала, что я простодушен, как дитя.
Мне вдруг показалось, что в течение затянувшейся на долгие минуты паузы выражение моего лица полностью меня выдало. Но взглянув на толпу репортеров, я понял, что это не так. В конце первого ряда, у самого угла моего стола, сидел Дик Хейдрич, постоянный судебный репортер одной из газет. Мы были знакомы с ним лет десять: ему было совсем непросто воспринять мою кандидатуру всерьез. Даже в последние несколько дней кампании, когда уже было ясно, что я должен победить, мы с ним сначала предпочли обменяться шутками по поводу предвыборной гонки и лишь затем я сказал ему что-то подходящее для цитирования. Теперь, находясь в моем офисе, он сидел буквально на кончике стула, балансируя, чтобы успеть записать все, что я говорил. Когда я взглянул на него, он не улыбнулся, даже отдаленно не намекнув на знакомство.
