— И это возможно сделать?
— О да!
Доктор Боб пустился в длинное, скучное объяснение особенностей спектроскопического анализа, способов сопоставления проб и существующих типов крови. Джавьер, по-видимому, предпочел бы сократить его выступление, потому что тем самым он терял внимание присяжных, однако ему необходимо было создать предикат, иначе Джавьер не смог бы перейти к тому вопросу, который хотел задать. В конце концов вопрос этот прозвучал:
— Сравнивали вы образцы проб, взятых из-под ногтей подсудимого с соответствующими образцами кожи и крови, полученными от жертвы, Менди Джексон?
Генри возразил против определения ее как жертвы, поскольку последнее еще не было установлено судом. Пока Боб терпеливо ждал, Джавьер перефразировал свой вопрос.
— Да, я сделал это, — ответил эксперт.
— И каков же был результат этого сравнения?
— Образцы совпали.
— Следовательно, кожа и кровь под ногтями подсудимого были кожей и кровью Менди Джексон? — спросил Джавьер.
Я не мог не восхищаться точностью его формулировок.
— Да.
Сначала Генри сказал, что у него больше нет вопросов, затем все же спросил:
— Прошу прощения, один есть. Вы провели обследование ногтей миз Джексон?
— Ее ногтей? Нет.
— Значит, вы не знаете, что могло быть найдено под ее ногтями? Благодарю вас, доктор.
И внезапно выяснилось, что предварительных свидетелей у обвинения больше не было. Нора объявила, что они вызывают Менди Джексон. Кто-то пошел за нею. Я не знаю, где она ждала все это время. В коридоре ее не было. Существует одна процессуальная норма, известная как «правило», и Генри ссылался на нее в начале процесса. «Правило» означало, что, пока один свидетель дает показания, никто другой из свидетелей не может присутствовать в зале. Это установлено, чтобы воспрепятствовать ситуации, когда будущие свидетели могут слышать предшествующих и менять собственные показания, заполняя при этом образовавшиеся пустоты или устраняя противоречия. Обвиняемый здесь, конечно, является исключением. Он не может быть устранен на собственном судебном процессе.
Итак, все обернулись, едва открылась задняя дверь зала, и все наблюдали, как Менди Джексон шла по проходу между рядами. Она была в простом синем платье, дешевом и слегка поношенном. Казалось, она не замечала никого. Она смотрела только на свидетельское место. Непонятным образом, но теперь Менди Джексон казалась непохожей на ту женщину, которую я видел в холле несколько недель назад. Ее отсутствующий взгляд куда-то исчез. Она, должно быть, точно так же прошла бы и по пустому коридору собственного дома. Голова ее была поднята. Она выглядела высокой, гибкой и крепкой. Меня порадовало это впечатление силы, исходящей от нее. Менди Джексон мало чем походила на жертву. Многих выдают руки. Пальцы же миз Джексон были стиснуты — и это единственное, что обнаруживало ее напряжение. Мне подумалось, что она должна привести присяжных в замешательство. Она будет сидеть там, надменная, суровая и крепкая, как сталь, и присяжные не поверят ни единому ее слову. Впервые за весь день я издал вздох облегчения.
А Менди заняла свое место и устремила на Дэвида тяжелый обвиняющий взгляд. И Дэвид не смог его выдержать. Он отвел глаза — живое олицетворение виновности. Я видел то, чего не могли видеть присяжные. Генри сжал под столом колено Дэвида. Тот снова повернулся к свидетельнице.
— Приступайте, — сказал Уотлин, и Нора, кончив что-то записывать, положила ручку и ободряюще улыбнулась своей свидетельнице.
— Пожалуйста, назовите ваше имя.
— Аманда Джексон.
— Но разве все называют вас не Менди?
Это был наводящий вопрос. Идиот тут обязательно заявил бы протест. Генри хранил молчание.
— Где ты живешь, Менди?
Менди назвала своей домашний адрес. Нора подчеркнула, что это в Сан-Антонио.
— Ты замужем?
— Нет, мэм. Мой муж умер.
— А дети у тебя есть?
— Двое. Мальчик и девочка. Старшему ребенку двенадцать.
Впервые в голосе ее прозвучали какие-то живые ноты.
Создалось впечатление, что она хотела сказать что-то еще, но снова заставила себя ожесточиться и замолчала.
Эти вступительные вопросы кажутся тривиальными, но они чрезвычайно важны. Когда я работал третьим помощником прокурора, наш тогдашний первый помощник говорил: «Дело бывает выиграно или проиграно уже к тому моменту, когда ваша лучшая свидетельница назовет свое имя и ответит на вопрос о своем семейном положении. Как раз столько времени требуется присяжным на то, чтобы решить, нравится она им или нет. А когда присяжные идут голосовать за обвинительный вердикт, они всегда голосуют за того, кто им понравился».
— Где ты работаешь, Менди?
— В «Гранд-билдинг» на Луп. В этом здании десять или двенадцать разных компаний.
— И в чем заключаются твои служебные обязанности в «Гранд-билдинг»?
— Я уборщица.
— А чем ты еще занимаешься, помимо работы и воспитания детей?
— Я учусь в университете Тринити. Мне осталось немногим больше двух лет.
Я попытался прочитать что-нибудь по лицам присяжных и не смог. Не знаю, с чего они взяли, что должны выглядеть абсолютно безучастными во время свидетельских показаний, но обычно они так и делали.
— Ты работала тринадцатого апреля этого года?
— Да, мэм.
— В какое время?
— Я была на работе утром того дня, а потом вернулась туда ближе к вечеру. Словом, в тот день я работала допоздна. Обычно я этого не делаю. К этому времени я стараюсь быть дома, чтобы поужинать вместе со своими детьми.
— Знаешь ли ты человека по имени Дэвид Блэквелл?
— Да.
Очень сухо. Теперь она уже не смотрела на Дэвида, она смотрела исключительно на Нору, руководимая ею. Голос ее был так ровен, как я только мог надеяться.
— Он тоже работает в «Гранд-билдинге»?
— Да.
— Ты была с ним в дружеских отношениях?
Свидетельница издала звук, выражавший ее недоверие к серьезности вопроса.
— Я уборщица. А он сотрудник компании.
Мне понравилась ее обидчивость.
— Ты убирала кабинет мистера Блэквелла в тот вечер?
— Да. Этот кабинет оставался одним из последних, которые мне еще предстояло убрать.
— Сколько было времени, когда ты пришла туда?
— Часов восемь, вероятно. Может быть, больше.
— Много ли людей находилось в здании в тот вечерний час?
— На том этаже — ни одного человека. Я очень удивилась, увидев там кого-то.
— Какой это был этаж?
— Я не совсем уверена. Один из верхних.
— Этот этаж был хорошо освещен?
