Инструкции, как напечатать сатиру
Утро для Роблса выдалось нелегкое. Его подручный уже принес ему для напечатания кипу рукописей, которые были серыми даже больше обычного. Пролистывая их, он не находил ничего, кроме пошлостей и нелепостей. И тут он спросил себя, не зависит ли его репутация печатника от своеобразного ассортимента выпущенных им диатриб, точно так же, как его репутация мужчины, а вернее, отсутствие ее, опирается на пожилой возраст в сочетании с красивой женой. Эти памфлеты задумывались как серьезные труды, а затем не достигали цели, думал он, и точно так же я женился, но мне еще предстоит завоевать любовь моей жены. Искренность цели или желания не приводит к задуманному.
– Диего, – прозвучал нежный голос его жены. Вид у нее был испуганный. И мгновенно она оказалась в его объятиях, цепляясь за него, будто ребенок.
– Что случилось? – спросил он, чувствуя, как она дрожит. – Я встал рано. Предстоит много работы.
– Это был кошмар, – сказала она, обнимая его еще крепче.
– Так, может быть, тебе стоит записать его и напечатать? Во всяком случае, он будет лучше большинства этих глупых небылиц, – сказал он, кивая на рукописи, завалившие его стол.
– Жестокий мужчина, – сказала она ему в плечо, – который хотел исколоть меня шпагой.
– И тут ты проснулась, – сказал Роблс, реалист во всем, – и нашла перо в матрасе стержнем вверх, и подумала, что пора завтракать, и спустилась вниз, и попала в объятия своего любящего мужа.
Она отодвинулась и посмотрела на него очень серьезно. Богиня, подумал он.
– Вот так? – спросила она.
– Одна из странных тайн, – сказал он. – Человек видит сон, что он в буран заблудился в горах, а потом просыпается и обнаруживает, что окно открыто, и в комнату хлещет дождь.
Теперь она глядела на него с тем, что казалось ему ее обычной детскостью. Но в ее внимании – ее сияющих глазах, чуть полуоткрытых губах – было что-то, чего он прежде не замечал. Он сел на край стола, и их лица теперь оказались на одном уровне.
– Ты помнишь, как тебе приснилась твоя мать? Что она собиралась поехать отдохнуть. На ней была дорожная одежда, и она благословила тебя и велела присматривать за домом. Она была очень счастлива. Ты помнишь? – Она медленно кивнула. – А через неделю она умерла. – На глаза у нее навернулись слезы. – Ну-ну, – сказал он, – по же удивительная история, а не печальная.
– На ней была ее дорожная мантилья, – сказала она. – И такие прекрасные перчатки.
Роблс ничего не сказал, потому что ему как раз открылась великая тайна. Он понял теперь, как вызвать ее преданность. Любовь для нее была чем-то простым, лишенным сложностей. Она от всего сердца подарит ее, если только он найдет время потакать ее снам, выслушивать ее страхи и рассказывать занимательные истории. Что может быть легче? И почему, едко подумал он, ни единый из них эрудированных и эзотерических памфлетов не сумел объяснить мне, что это тайна и даже у Бога нет власти разгадать ее. Хотя, если на то пошло, подумал он, совсем другой вопрос, почему его собственный мозг не разгадал ее. Лучше отложить до задушевной беседы между ним и бутылкой вина.
В этот момент колокольчик на двери печатни забрякал. Роблс и его жена находились в задней комнате. Достигнув такого уровня близости с ней, Роблс не хотел его утратить. Он торопился внушить ей, что для него это наиболее важный момент на всем протяжении их брака. И он страшился вторжения заказчика в эту их интимнейшую минуту. Из мастерской донеслись новые звуки. Он сделал жене знак молчать, а затем сказал вполголоса:
– Я должен пойти туда. Но вскоре, если ты не прочь, мы могли бы позавтракать вместе.
Она кивнула:
– Я всегда ставлю прибор для тебя. Но ты ведь никогда не приходишь. Ты всегда занят. – Все это она сказала без тени упрека.
Роблс даже рот раскрыл, что для него было противоестественным, однако тут же справился с собой. Он так много узнал в это утро. Он смотрел, как она уходила, а затем направился в мастерскую.
Там, красиво растрепанный, стоял Онгора. Проснувшись после приступа сочинения инвектив и обнаружив на себе пятна, оставленные Микаэлой, он поспешно оделся, оставив рубашку расстегнутой, а волосы непричесанными. Ему требовался глянец зверя.
Онгора смахнул локон с лица и протянул сумку, содержавшую сатиру и его предисловие. Он положил ее на прилавок, а затем отстегнул ножны со шпагой и положил туда же. Эффект, как он рассчитывал, должен был получиться внушительным. Роблс наблюдал за этой пантомимой с иронией. Он хлопнул по шпаге памфлетом:
– Редко приходится видеть беспутника так рано поутру.
Онгора насмешливо оскалил зубы и вынул рукописи из сумки.
– Я прихожу к тебе, потому что ты ремесленник и обслуживаешь мое призвание, – сказал он. – Ничто больше тебя не отличает. Кроме смуглой Венеры, которую ты держишь при себе в жутко посконной одежде. Твоей жены, как она себя величает. Или это фантазия?
Тут Роблс догадался, что кошмар его жены вызвали домогательства Онгоры. Лесть, красивая внешность, красноречие поэта не могли скрыть особую мерзость этого господина. Его жена ощутила необузданную жестокость Онгоры.
– И вы ждете, – сказал Роблс, – что я буду иметь с вами дело после этих оскорблений?
Онгора презрительно отмахнулся.
– Я хочу, чтобы эти две вещи были соединены в одну. Вот это открытое письмо, обращенное к публике, служит прелюдией к главной части, – сказал он, протягивая предисловие и сатиру. – Тысяча напечатанных и распространенных на следующей неделе экземпляров.
Роблс продолжал смотреть на него все так же холодно.
– Я могу тебя заставить, – злобно сказал Онгора, – и лучше самому подчиниться мне, чем ждать, чтобы тебя принудил кто-то власть имущий. А это я могу устроить без труда.
– Деньги, – сказал Роблс. – Никакой власть имущий, никакой чин, с кем ты делишь одну потаскуху, не может принудить меня печатать бесплатно.
Онгора хлопнул листы на прилавок и протянул мешочек с монетами.
– Вы извините меня, если я пересчитаю деньги, так как в прошлый раз вы недоплатили, – сказал Роблс. Он неторопливо пересчитывал монеты, пока Онгора закипал бешенством. – Здесь больше, чем требуется для вашего нового заказа и вашего прежнего долга. Но я оставлю разницу в счет будущего, а то и как компенсацию за ваши манеры и непрошеные ухаживания за моей женой. – Роблс ссыпал монеты в карман и невозмутимо посмотрел на Онгору. – Ну а теперь, что вы желаете напечатать?
– Это сатира, – сказал Онгора раздельно, словно Роблс был туг на ухо и глуп, – написанная именитой особой, которая останется анонимной, и написанное мною к ней вступительное письмо. Я также останусь анонимным.
– Произведения двух никто, – сказал Роблс. – Получиться должно было очень большое ничто. – Он посмотрел на листы сатиры. Написано тщательно, разборчиво, спасибо и на этом. – О чем же сатира? – спросил он.
– Ты иногда печатаешь эпизоды бывшего солдата и дилетанта про бред старика, вообразившего, будто он живет в дни рыцарства. – Брови Онгоры поднялись в манерном изумлении. – Может быть, портрет списан с тебя?
Роблс пропустил последнее мимо ушей.
– Вы подразумеваете Сервантеса? – сказал он. – Я бы поостерегся. Его эпизоды очень популярны. Если вы надеетесь вызвать смех по его адресу, лучше отпускайте свои шпильки у себя дома.
– Популярны у кого? – сказал Онгора. – У невежд, студентов, пьяниц и всякого сброда. Многие даже не могут купить его бредовые сказочки.
– Не только, – ровным голосом сказал Роблс. – Даже императору известна его популярность. Признание, от которого вы не можете отмахнуться.
