Онгора сердито покраснел.
– Мимолетная мода и ничего больше. Новейшая прическа всего лишь, и это понятно всем, как высокого рождения, так и низкого.
– Мне будет любопытно посмотреть, чем это обернется, – сказал Роблс. – Если сатира неплоха, она даже может добавить Сервантесу популярности.
Онгора улыбнулся:
– Сомневаюсь, что результат будет таким. – Повернувшись, он вышел из печатни.
Роблс теперь задумался над тем, на какой вред нацелена сатира. Кто ее написал? Он посмотрел рукопись, иногда улыбаясь. Ну да, тут были насмешки. Но вред? Скорее уж она раздует огонь популярности Сервантеса. Затем он взял открытое письмо, которое, по словам Онгоры, написал он.
А, да, тут яда хватало. Вот фраза, извещающая читающих, что Сервантес – рогоносец. Другая фраза высмеивает искалеченную руку Сервантеса. То есть, если предисловие соединить с сатирой, нападки становятся чудовищными, немилосердными. Да, сатира заденет Сервантеса не больнее ферулы учителя, но вступительное письмо Онгоры окажется подлинным бичеванием.
Так должен ли он его печатать?
Выбора у него не было. Он уже взял плату. И он давным-давно решил, что стоит ему начать формировать мнения о высоких идеалах и чаяниях авторов, которые приходят к нему, а также об их сочинениях, как ему вскоре придется закрыть печатню. А если вырвать у человека язык, он набросится на тебя со шпагой. Если не дать повода привлечь тебя к суду за напечатание крамолы или счесть тебя колдуном за напечатание лунных заклятий на трех-рогих жабах либо богохульником за напечатание опровержения догматов Церкви, то всякий помешанный может оплатить ему печатание любого бреда. Если зарабатывать на жизнь ему приходится, давая ход чужим мнениям, да будет так.
Но, конечно, для Сервантеса это будет катастрофой, он же возлагает такие надежды на эти эпизоды. Если сатира найдет успех, ее анонимный автор станет знаменитостью через неделю. Таверны будут содрогаться от насмешек и злорадного хохота, театральные шуты будут зачитывать сочнейшие инвективы в предостережение зрителям, а в гостиных сплетники будут пускать слюни над подробностями. Онгора, бесспорно, затеял ловкую интригу, которая с легкостью может превратить Сервантеса в жалкую никчемность.
Мне следует предупредить его, думал Роблс. Хотя бы у него будет время подготовить защиту. Но и это опять-таки шло вразрез с его принципами. Если он начнет становиться на ту или иную сторону в войне памфлетов, бушующей в новой столице, тогда его ремесло превратится в пособничество. Следовательно, он должен напечатать эти оскорбления своему другу. Это будет приватной бурей, а не публичной ссорой, которую, видимо, намеревается устроить Онгора.
Но почему, дивился Роблс, этот молодой человек брызжет таким ядом в Сервантеса? Почему он не может удовлетвориться своими перед ним преимуществами? Ни к чему хорошему это привести не может. Он подумал о Сервантесе. Судьбы выбрали этого долговязого невоспетого военного героя, чтобы на нем отрабатывать всяческие свои удары. Его неколебимый юмор – вот, наверное, причина, почему он осаждаем столькими бедами. Роблс занялся рукописями. Теперь они стали рабочим материалом. Он взял листы и начал их раскладывать.
Час спустя он сделал открытие. Порылся в коробке с расписками и заказами. Не потребовалось много времени, чтобы найти запись изящным почерком. Всем известный герб. Он изучил запись и взял лист сатиры – тот же почерк. Он знал, что все получившие образование руки пишут схоже. Однако почерк сатиры был особенно изящным. И теперь он знал анонимного ее автора. И прикинул, почему Онгора не озаботился лучше оградить его анонимность. Может быть, у Онгоры не было времени откладывать, подумал Роблс. А может быть, его исходная гнусность уже не могла оставаться долее скрытой. Это она не соглашалась выжидать.
Воздействие сатиры
И вот неделю спустя, когда Педро отправился на свою обычную прогулку по нижним кварталам, его встретили, как ему сначала показалось, приятный разгул веселья и добрый хохот. В то утро ему не понадобились занимательные байки, заранее приготовленные для соседей и разных партнеров в обменных сделках. Всеми овладело добродушное веселье, подумал он. Вот хозяйка пекарни – она не просто начала смеяться, увидев меня, но и продолжает, пока я с ней здороваюсь, и все еще хохочет, скрываясь за углом. Он опасливо осмотрел себя. Потешное пятно от похлебки? Надетые задом наперед штаны? Он решительно вошел в лавку мясника и громким дружеским приветствием оповестил о себе. Мясник и его подручный посмотрели на него иронически, будто прикидывая что-то. Он близко знал обоих и рассчитывал обменять в меру подтухшего фазана на говядину или баранину. Но опять, стоило ему открыть рот, как они оба судорожно захехекали.
– Друг Педро, – сказал мясник, – предупреди-ка своего делового партнера, автора, что нам, если еще какие-то его создания оживут и заявят свое право на существование, придется построить для них новый город.
– И назвать его Фантазиополисом, – поддержал подручный.
– И что ему придется строчить целый век, чтобы заселить его.
– И что ему надо написать себе другую жену и обеспечить себе двойные рога!
При последних словах они начали так давиться хохотом, что, понял Педро, продолжать разговор было бы бесполезно. Он попятился к порогу и вышел из лавки. Уж не попал ли я в мир снов, спросил он себя. Почему все так веселятся? В пекарне пекарь опередил его и сказал, прежде чем он успел поздороваться:
– Подстегни Сервантеса, чтобы поторопился со своей книгой, не то его персонажи допишут за него. – А затем с серьезностью, озадачившей Педро еще больше, добавил: – Скажи-ка, а писать комедии и правда так просто? Может, мне на досуге начать подрабатывать комическими романами? Как по-твоему?
Педро потребовал объяснения. О чем, собственно, он говорит?
Пекарь щедро подмигнул и сказал:
– Не делай вид, будто ничего не знаешь. Ты-то, с твоим запасом свежайших сведений о чем угодно, и нынешних, и будущих. Вот тебе добавочный хлебец, если ты подучишь меня, как писать комедии и заработать такую дурную славу. Приходи завтра, открой мне свои секреты. Ну а сейчас ты должен убраться из лавки, не то все подумают, будто ты посвящаешь меня в свои торговые уловки!
Тут пекарь вытолкнул его вон и захлопнул дверь. Педро, обычно великий мастер эффектных уходов, мог только покачать головой и зашагать дальше. Что кроется за этой таинственной веселостью и непонятными намеками?
Едва он вошел во двор Сервантеса, как его растерянность еще возросла. Из кухни доносились громовая перепалка ссорящихся голосов и стук всякой утвари. Он поколебался, прежде чем войти, но затем подумал, что не может иметь никакого отношения к разыгравшейся буре. Несколько секунд спустя ему пришлось пожалеть о таком выводе.
К своей радости, он увидел в кухне Сервантеса, по радость эта длилась недолго, ибо, едва переступив порог, он превратился в мишень яростных филиппик.
– Ты! – сказала Исабель, буквально светясь яростью. – Палка Арлекина, если существует что-то черно-белое! Что тебя сюда привело, жирный, ленивый, пучеглазый дурак?
– Мне трудно противостоять обществу красавиц, – без запинки ответил Педро.
Презрительное фырканье стало всеобщим.
– Друг Педро, – мягко сказал Сервантес, – поскольку тебя еще ни разу не линчевали, позволь мне поставить тебя в известность, что мало кому удавалось выдержать это испытание.
– Ну, я просто заглянул поздороваться с тобой сегодня утром, – сказал Педро, – а теперь мне пора…
– Ни с места! – сказала ему Исабель.
