привели донского казака. Губернатор воззрился на них:
— Откуда?
— С заставы, господин губернатор. Поручик Тимофей Пургасов прислал; мы из Володимерова полку Жаворонкова, службу на заставе несем.
— Где его взяли? — кивнул на казака. — С чем?
— Сам пришел на заставу к караулу. Сказал, что идет в Азов.
— Кто ты такой? — повернулся Толстой к донцу. — Зачем пришел в Азов?
— Казак я, Леонтий Корнильев сын Карташ, житель Нижнего Кундрючьего городка. Ушел оттуда потому, что не хотел пристать к воровству и подговору, чтоб убить князя Юрья Долгорукова.
— Давно живешь в том городке?
— Лет с 14 будет.
— А до того?
— До этого жил в крестьянстве Переславского уезду Рязанского в вотчине князя Василья Голицына в селе Можар. И из того села бежал и поселился на Дону в Нижнем Кундрючьем городке.
«До азовских походов пришел, — быстро прикинул Толстой, — стало быть, не из новоприходцев».
— Когда и кто тебя подговаривал убить князя Долгорукого?
— Как в наши казачьи городки приезжал князь Юрья княж Володимеров сын Долгорукой, и в то время казаки Верхнего Кундрючьего городка Ефим (чей сын, не помню) да Фомин сын Сорока сказывали мне: атаман Лукьян Максимов казаку Волдырю из городка Трех Островов давал лошадь и велел в казачьих городках накликать вольницу убить князя Юрья Долгорукова.
— И что тот Волдырь?
— Он на той лошеди приехал в Верхний и Нижний Кундрючьи городки и вольницу накликал. И меня тот Волдырь для убивства князя Юрья звал.
— Что же ты ему сказал?
— Я ему отказал; сказал, что у меня нет лошеди, и к их воровству не пристал.
— А что еще говорят казаки?
— Того же Нижнего Кундрючья городка казаки Аноха Семерников, Прокофий Этерской, Микифор Ремез, будучи на майдане, говорили мне: когда были они в Черкаском, приезжал при них в Черкаской князь Юрья Долгорукой. И казаки умышляли его убить; и не убили для того, что многие донские казаки есть ныне на службе великого государя в Польше.
— О войсковом атамане что говорили?
— Говорили, что Лукьян Максимов посылал от себя письма в верховые донские и хоперские городки, чтоб ево, князь Юрья, убить, где изъедут. Про то сказывали ему того же Нижнего Кундрючьего городка казаки Нестер Романов и Никифор Ремез.
— Другое что говорили?
— Тот-де Лукьян Максимов велел новопришлым казакам от усмотрения князь Юрья Долгорукова из городков выходить и хоронитца по лукам [17]. И по тому ево веленью многие казаки были в ухоронке.
— О Кондрашке Булавине слышал что?
— Казаки говорили, что по отъезде из Черкаского князь Юрья Долгорукого Кондрашка был у Лукьяна. И в те поры в Черкаском круг был, и казаки в том кругу говорили, чтоб побить бояр и иноземцев. И в том кругу был и атаман Лукьян Максимов.
Из рассказов Карташа, которые потом не раз подтверждались другими людьми, выясняются важные моменты: атаман Войска Донского Лукьян Максимов не только с сочувствием следил за нарастанием на Дону недовольства действиями Долгорукого и его карателей, но и как будто благословил своих подчиненных на выступление против них; более того — посылал по верховым городкам, где было особенно много недовольных, агентов и письма с призывами к расправе с Долгоруким и укрывательству беглых. Далее, он присутствовал на круге в Черкасске, участники которого недвусмысленно призывали убить того же Долгорукого; и только опасность мести царя по отношению к их собратьям, посланным в русскую армию, находившуюся в Польше в ожидании генерального сражения со шведами, удержала донцов от немедленной расправы с карателями. Когда же долгоруковцы, ушедшие по настоянию черкасцев из их столицы, начали лютовать по верховским городкам, черкасская старшИна, и в том числе сам войсковой атаман, не говоря уже об остальных низовых значных казаках, сочла возможным активизировать свои замыслы. Конечно, открыто, с оружием в руках, выступить они и не помышляли. Но подтолкнуть верховских казаков к такому открытому выступлению были не прочь.
В городках по Донцу с притоками нарастало стремление объединиться для отпора. Наибольшую активность проявляли местные казаки, «много русских гулящих людей», беглые крестьяне, батраки, бурлаки. Как-то для всех естественно и понятно во главе недовольных встал Кондрат Булавин из Трехизбянской станицы в низовьях Айдара. Несколько лет назад он во главе солеваров и казаков громил Бахмутские соляные промыслы, и голутва его с тех пор оценила и запомнила.
Долгорукий с отрядом уже подошел к Айдару, левому притоку Донца. Остановился в Шульгинском городке под Новоайдарским городком, выше Трехизбянской, в которой жил Булавин. В этих же местах, в Ореховом Буераке, что верстах в трех от Новоайдарского, в сентябре собираются недовольные. Из многих окрестных станиц едут сюда жители — Булавин созывает их «для думы». Съехалось до двух — двух с половиной сотен человек, очевидно, представителей многих городков. Именно этим можно объяснить, что сам Булавин позднее назвал эту «думу», или крут, «общим нашим со всех рек войсковым советом». Приехали даже черкасские старшины — как видно, представители домовитых, после всех акций, предпринятых ими накануне, не могли не приехать, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать свое единачество с основной массой казаков, участников назревавшего выступления. Впрочем, когда начались крути и зазвучали решительные речи казаков, черкасских старшин как ветром сдуло — они поняли, что каша заваривается крутая и им ее не расхлебать; лучше свои головы поберечь.
Когда начался совет, вокруг Булавина собрались единомышленники — казаки Новоайдарского городка Иван Лоскут, выходец с Валуйки, бывший разинец; Григорий Банников, «из беглых», Филат Никифорович Явланов, Семен Драный, Никита Голый (Голодай), дьячок Гордей из Новоборовского городка, мельник Пахом и другие. Имелись здесь и значные казаки: Ф. Беспалый (отец С. Ф. Беспалого), И. Е. Стрельченок, Г. М. Яковлев. Булавин обратился к присутствовавшим:
— Господа казаки! Вы помните, как три года назад приезжал на Бахмут боярский поноровщик дьяк Горчаков и хотел писать земли и промыслы, а нас, казаков, выдать Шидловскому.
— Помним!
— Как не помнить?
— Говори, Кондрат, что нам делать надобно!
— Теперя хуже Горчакова пришла беда!
— У Долгорукого вона какие руки длинные и петли крепкие!
— Сколько терпеть можно от иродов!
Булавин выждал, поднял руку:
— Что творят Долгорукий с офицерами и солдатами, нам всем ведомо. Никого не обошли плети, виселицы и высылки с Дона. Никогда того не бывало в Войске Донском, чтобы боярские подсыльщики насильством своим ходили по Дону и притокам, брали сходцев, били и увечили, насильничали наших жен и дочерей. Доколе мы, вольные казаки, будем терпеть такое насилие и бесчиние?
— Не будем!
— Позор всему товариству казацкому!
— Смерть Долгорукому!
— Смерть! Смерть!
— Казаки! — Булавин снова сделал знак, и все затихли. — По нашему общему совету решаем предать смерти Долгорукого за казни невинных, кровь и мучения наших отцов и матерей, братьев и сестер, сыновей и внуков. Любо ли вам сие?
— Любо! — ответила криками толпа. — Любо! Смерть супостатам!
— Веди нас, Кондрат!
— Как на Бахмуте!
