Булавин

местах. Канцлер Гаврила Иванович Головкин, сообщая царю о взятии Булавиным Черкасска, о «шатости» Сечи Запорожской, добавляет: вся шляхта смоленская бьет челом, что многие их крестьяне бегут из деревень с семьями к Брянску, «в новозаведенную от Василья Корчмина слободу на Ипуть реку», «их, помещичьи, дворы разоряют, животы (имущество. — В. Б.) грабят и людей их бьют до смерти». Из письма к нему, Головкину, смоленского воеводы Салтыкова стало известно: посылал он за теми беглыми крестьянами воинские команды с капитаном и прапорщиком. Но крестьяне с ними бились, убили одного солдата, другого ранили. То же сообщил дорогобужский воевода: бегут к Брянску крестьяне из Вяземского и других уездов с семьями. У них имеются пищали и рогатины. Идут «большими станицами» — человек по 100, 200, 300, 500 и более, «кроме женского полу», «поднявся целыми селы и деревни, через Дорогобужский уезд; идучи, чинят великое разорение и по селам и деревням крестьян с собою подговаривают, и многие к ним пристают. А которые их помещики и их люди и крестьяня за теми беглецами гоняютца в погоню, и по них стреляют (беглецы. — В. Б.) из ружья и бьют до смерти».

Головкин писал к Салтыкову, приказывал послать против беглецов «в прибавку» солдат, шляхту, конных рейтар «пристойное число с добрыми офицеры»; ловить тех крестьян, возвращать их помещикам, а тех, кто будет «боронитца ружьем», вешать «по дорогам, где пристойно».

Почти по всей Европейской России поднимается па борьбу угнетенный люд, и Булавин с повстанцами знают об этом. Новый войсковой атаман, избранный волей восставших, принимает энергичные меры для расширения движения.

ПОДЪЕМ ДВИЖЕНИЯ

Лихорадочная деятельность Булавина и его сподвижников в мае — июне преследует две главные цели: успокоить царские власти, чтобы предотвратить посылку новых карательных войск и тем самым получить передышку; увеличить ряды повстанцев, привлечь новых союзников и развернуть более широкое восстание. Замыслы эти удалось осуществить только отчасти. Прежде всего не удалось, конечно, ввести в заблуждение Петра и его окружение. Канцлер Головкин, узнав о письмах Булавина с повинной и сообщением о событиях в Черкасске, в письме царю резонно замечает:

— ...Те воры, опасаяся на себя приходу Вашего величества ратных людей, являют себя бутто с повинною, а, по-видимому, хотят себе тем отдух получить, дабы вяще усилитца и присовокупить себе таких же воров, как и ныне являютца.

Головкину вторит князь Василий Владимирович Долгорукий, брат убитого прошлой осенью карателя, назначенный Петром новым главнокомандующим войсками против булавинцев:

— А что, государь, писали они отписки до Вашего величества с покорением, и то, государь, все воровством своим поступали обманом.

В майской отписке на имя Петра, присланной в Посольский приказ, Булавин, как войсковой атаман, выступает от имени всего Войска Донского:

— Слышно нам чинитца, что нашего Войска Донского вор, бывшей наш атаман Лукьян Максимов да Ефрем и при них будущие (при них бывшие, служившие. — В. Б.) писали тебе, великому государю, воровски, ложно, отбывая воровства своего, бутто мы, собрався с Войском Донским, хотим тебе, великому государю, изменить и бутто хотим итти на твои государевы городы войною. И те их, Лукьяновы с товарыщи, на нас ложные письма.

Булавин объясняет цель выступления против Максимова и других «воров» — старшин:

— А мы Войском Донским собрались со всех рек и станиц, и Запорог (Запорожской Сечи. — В. Б.), и гребенские, и яицкие старые служилые казаки, пришли в Черкаской укрепить по-прежнему и быть так, как отцы и деды наши и мы служили прежде сего благочестивым бывшим государем нашим и тебе, великому государю.

Взятие Черкасска, по словам отписки, произошло при помощи и по воле «правых казаков», которые «поневоле» сидели в осаде вместе с Максимовым и другими старшинами. Они тех «воров» «выдали и все с нами соединились служить тебе, великому государю, верно». Старшин казнили за многие разорения, которые они чинили без царского указа и «без нашего, войскового, ведома».

Снова повторяется мотив сохранения старых донских порядков и обычаев:

— А собралися мы не на войну, только для утверждения, чтоб у нас, в Войску Донском, было по- прежнему, как было при дедах и отцах наших.

После новых уверений в «верности» Булавин затрагивает самый острый вопрос:

— А ныне нам, твоим государевым рабам, слышно по таким прелестным письмам воров, бывшаго атамана Лукьяна Максимова с товарищи: посланы от тебя, великого государя, полки на наше Войско Донское войною; и то напрасно.

От просьб атаман переходит к предупреждению:

— И буде посланные полки будут наши казачьи городки войною разорять, и мы вам будем противитца всеми реками, и с нами вкупе и кубанские.

Призывая царя и «государевых наших бояр», «чтоб было безсорно и без всякого разорения меж собою», войсковая грамота заключает:

— Все мы християня. А не так бы было, как и преже сего: много людей погубили. А наше помышление только, что на зачинающих бог помощник.

Подобные же мысли развиваются в обращениях Булавина и его сподвижников к «полководцам» (командирам карательных войск), воеводам некоторых городов. В отписке начала мая Булавин, опять от имени Войска Донского, перечисляет те же и новые обвинения в адрес черкасских старшин: «многие к нам неправды и разорение, и всякие нестерпимые налоги»; не давали казакам на дуван (дележ) государево денежное и хлебное жалованье, а также деньги (20 тысяч рублей) «за астраханскую службу» (участие в подавлении восстания в Астрахани за два года до этого) ; вопреки государевым указам и грамотам из Посольского приказа «о непринимании новопришлых с Руси людей» они, Максимов и старшины, тех людей многих принимали, давали им письма «о заимке юртов без нашего войскового ведома», брали за то многие взятки. Они же высылали с Дона в Русь не только новопришлых людей, но и многих старожилых казаков, а их самих, их жен и дочерей, даже малых детей в воду сажали, вешали, давили между колодами, всякое ругательство чинили, городки многие огнем выжгли, а пожитки наши себе отбирали. «И то они чинили не против его, великого государя, указу».

Обвинения в адрес Максимова и его приспешников были верными. Они действительно принимали беглых, селили их на Дону, в том числе по своим заимкам, в глухих местах, брали с них взятки. Но попытка свалить вину за прием беглых на одних черкасских старшин — не более чем уловка, тактический ход, мало, впрочем, убедительный. Столь же наивен довод о том, что старшины чинили жестокости не по царскому повелению. Он повторяется, когда речь заходит об осенних событиях прошлого года:

— А присланного ево, великого государя, полковника князь Юрью Долгорукова убил не один Кондратей Булавин, с ведома с общаго нашего со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску не против его, великого государя, указу.

Сообщают донцы о казни черкасских старшин, об избрании Булавина войсковым атаманом, новых старшин, «кто нам, Войску, годны и любы...; и по договору для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали». Никаких замыслов против государевых городов, продолжает отписка, мы не имеем, никакого на них нашествия и разорения не замышляем; как служили прежде русским государям (перечисляются по именам, начиная с деда Петра — Михаила Федоровича), так «и ему, великому государю, всем Войском и всеми реками все-усердно по-прежнему непременно служить и всякого добра хотеть обещаемся». И в том «в правде» всем Войском целовали крест и евангелие; «и меж себя, Войском, учинили мы Войском в любве и в совете за братство по-прежнему».

После столь идиллического изображения обстановки в Черкасске и по всему Дону и сообщения о казни старшин и избрании Булавина следуют призыв к «полководцам» не ходить с ратными полками к Черкасску,