Сущность человека

цивилизованных людей, доказывается, во-первых, тем, что наибольшей массовой популярности достигают именно те лидеры (политические, религиозные и т. д.), которым наилучшим образом удается воплотить в своем имидже черты «отца народа» (или «государыни-матушки», если лидер — женщина). Во-вторых, это доказывается тем, что в образах верховных божеств любой цивилизованной религии отчетливо выражены отцовские или материнские черты. В любой цивилизованной религии люди мыслятся как дети верховных божеств — и одновременно как их подчиненные, слуги, зачастую даже прямо называемые «рабами божьими».

Образ «родины» у людей классового общества — это всегда «отчизна», «родина-мать», то есть образ родины всегда ассоциируется не только с территорией, но и с родителями. Родина — это отец и мать: и тот, кому удастся отождествить себя с «родиной» в глазах масс, тем самым отождествит себя с образом отца и матери в сознании масс — и получит огромную (зачастую абсолютную, ничем не ограниченную) власть над этими массами. Множество смелых, сильных и вроде бы самостоятельных людей будут с радостью убивать и умирать по приказу того, кто сумеет отождествить себя с образом «отчизны», «родины-матери» в глазах этих людей.

А теперь посмотрим: кто же это старался и старается отождествить себя с образом «отчизны» и «родины-матери» на протяжении всего существования цивилизации? — Да не кто иной, как государство. Отождествляя себя с «родиной», государство перенаправляет на себя нашу любовь к родителям и тоску по родительской заботе, лежащие в основе патриотического чувства.

Государство как бы переодевается в образ «родины», а тем самым и в образ наших родителей — и в таком облике «влюбляет» в себя даже тех, кто никогда не полюбил бы его, увидев его в обнаженном виде. Ведь, строго говоря, что такое государство в своей основе, по своей сути? — Это организация армейских офицеров, судей и полицейских, состоящий из них аппарат управления (подробнее об этом мы уже говорили во второй главе нашего исследования). Кто из обычных штатских людей, не связанных родственными узами с армейскими офицерами, судьями и полицейскими, испытывает к ним (особенно к судьям и полицейским) чувство горячей любви? — Нелегко найти таких… А вот «родину» любят многие, очень многие — и если государство, накинув на себя одеяния «родины», отдаст приказ, то множество людей с готовностью пойдет по этому приказу на смерть.

Таким образом, формируемое семейными отношениями классового общества желание подчиняться добрым и заботливым папе и маме, лежащее в основе патриотизма подчиненных, перенаправляется на государство (посредством отождествления образа родителей с образом родины, а образа родины — с государством) — и тем самым оказывается одним из мощнейших идеологических орудий политической власти эксплуататорских классов. Вот почему пропаганда «семейных ценностей» теснейшим образом связана с пропагандой патриотизма в любом классовом обществе — и вот почему в любом классовом обществе пропаганда «семейных ценностей» (так же, как и патриотическая пропаганда) может усиливаться, может ослабевать, но никогда не исчезает совсем.

Бывает так, что патриотическое чувство одушевляет то или иное повстанческое движение, борющееся против обладающих политической властью эксплуататоров, против принадлежащего им государственного аппарата. Собственно говоря, так бывало и бывает до сих пор с подавляющим большинством повстанческих движений (хотя из этого и не следует, что так будет всегда). Однако это означает только то, что эти движения либо уже руководятся какими-то эксплуататорами, которые еще не имеют политической власти, но рвутся к ней — либо еще не руководятся никакими эксплуататорами, но, свергнув старых эксплуататоров, обязательно сделают своих лидеров новыми эксплуататорами и посадят их себе на шею⁴⁸. А уж новые-то господа обязательно постараются укрепить и усилить перешедший в их руки государственный аппарат, несколько расшатанный восстанием, но так и не разрушенный им (в том числе и из-за патриотизма повстанцев, не позволяющего им полностью уничтожить эксплуататорское государство) до конца. Именно так все и происходило, к примеру, в ходе всех буржуазных и неоазиатских революций.

* * *

Из всех психологов, работы которых были использованы автором при проведении данного исследования (см. в библиографии), наиболее близко к пониманию психологии как социальной психологии, к пониманию определяющей роли отношений управления и собственности в формировании и развитии человеческой психики, наконец, к концепции лежащих в основе индивидуальной личности пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений подошли два великих психоаналитика, прошедших хорошую марксистскую школу — Альфред Адлер и Эрих Фромм. Адлер в своей концепции неврозов и психозов настолько тесно увязал их происхождение и развитие с отношениями господства и подчинения, волей к власти и готовностью к подчинению (см., напр., его работы, изданные в русском переводе под заглавием «Практика и теория индивидуальной психологии» [10]), что автор этих строк считает его своим прямым предшественником. Что же касается Фромма, то если бы мне задали вопрос: «Какая книга по психологии оказала наибольшее влияние на формирование твоих воззрений в этой сфере?» — я бы ответил: «Анатомия человеческой деструктивности».

3. Эрих Фромм и воевода Дракула

В «Анатомии человеческой деструктивности» Фромм, среди прочего, развил весьма глубокую по своему содержанию концепцию некрофилии и проиллюстрировал ее рядом клинических примеров, а также подробным анализом некрофильского характера Адольфа Гитлера [695, с. 280–372]. Вкратце суть концепции Фромма такова. Если человеку очень сильно не дает покоя воля к власти, то есть садизм (которого он, впрочем, может почти совершенно не осознавать), но при этом он очень сильно (хотя опять-таки зачастую неосознанно) боится отпора со стороны тех людей, которыми он хотел бы командовать (в результате чего у такого человека весьма усиливается стремление дистанцироваться от других людей), то у него развивается стремление превратить живых людей в неодушевленные вещи, которыми можно манипулировать, не боясь отпора с их стороны⁴⁹. Со временем обнаруживается, что такой человек проявляет больший интерес не к живым людям и животным, а к неодушевленным вещам. Иногда этот интерес направлен на трупы, экскременты, продукты разложения органической материи (это и есть «классическая» некрофилия) — а иногда на машины, здания и прочие неодушевленные орудия и продукты человеческой деятельности, которыми люди манипулируют, как хотят. Последнее, впрочем, не означает, что всякий, кто испытывает интерес к технике, является некрофилом: только тогда, когда этот интерес сочетается с понижением интереса к другим людям, к их чувствам и переживаниям, появляется повод заподозрить здесь некрофилию.

Как видим, фроммова концепция некрофилии очень органично вписывается в наше понимание индивидуальной личности как порождаемого и определяемого отношениями индивидуального и авторитарного управления (и, тем самым, отношениями индивидуальной и авторитарной собственности) клубка из пяти влечений (потребности в других людях, стремления дистанцироваться от других людей, воли к власти, воли к подчинению, воли к бунту), непримиримо борющихся друг с другом. Таким образом, доказательства истинности фроммовой концепции некрофилии в ее основных и существенных чертах есть в то же время доказательства истинности изложенных выше воззрений автора этих строк на природу цивилизованного человека⁵⁰.

Лучшим доказательством фроммовой концепции некрофилии была бы история болезни реально жившего некрофила, изложенная людьми, не имеющими никакого понятия о концепции Фромма и вообще о современной психологии — и в то же время подтверждающая эту концепцию во всех ее существенных деталях и внутренних взаимосвязях. И автору этих строк действительно посчастливилось разыскать такую историю болезни. Это «Повесть о мунтьянском воеводе Дракуле», созданная на Руси в последней четверти XV в. и дошедшая до наших дней в рукописном списке известного переписчика второй половины XV в., монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина [520].

Валашский господарь Влад IV Цепеш, правивший в 50-60-е гг. XV в. в Мунтении (Восточная Валахия,