Сущность человека

l:href='#c306'>⁹⁵ Разумеется, он шел параллельно все большему унижению древнегреческой женщины. Именно поэтому Гегель, записавший однажды где-то у себя в черновиках следующее:

«Многие локрийцы повесились из-за того, что не могли сблизиться с мальчиками, которых они любили. Греческая любовь к мальчикам еще мало понята. В ней есть благородное презрение к женщине…» [134, с. 552] —

свалял дурака: чем больше в «греческой любви к мальчикам» было презрения к женщине, тем менее и это презрение, и сама эта «любовь» оставались благородными в каком бы то ни было смысле.

Именно педофилия (как гомо-, так и гетеросексуальная) демонстрирует в наше время всю мерзость власти человека над человеком гораздо ярче, чем любая другая форма секса. Поэтому можно быть твердо уверенными в том, что если человечество начнет переходить к коллективистскому обществу, то она быстро отомрет: вначале общество будет карать ее гораздо суровее, чем сегодня (в этом вопросе негодование трудящегося народа, самого управляющего собой, уже не будет сдерживаться фальшивым либеральным «гуманизмом» современного законодательства), а затем — по мере отмирания авторитарных отношений собственности и управления, без очень большой доли которых в обществе педофильские влечения просто не могут возникать в душе человека — она бесследно исчезнет. Можно с уверенностью утверждать, что перед своей смертью педофилия не «похорошеет» — не примет вновь ту форму, в которой она существовала у древних греков и все еще встречается у папуасов: слишком уж позорную память она оставит по себе у следующих поколений, и они не примут ее ни в какой форме.

А вот с гомосексуальными связями между физически и психически зрелыми людьми не все обстоит так однозначно. Если попробовать представить себе их судьбу в процессе грядущего перехода к коллективизму, то вырисовывается два возможных варианта, один из которых вероятнее другого — но для того, чтобы окончательно «отсеять» второй вариант и сделать прогноз однозначным, пока еще недостаточно данных. Первый (более вероятный) вариант: однополый секс постепенно исчезает вместе с отношениями авторитарного управления, породившими его. Второй вариант: гомосексуальная любовь, отрываясь от породивших ее авторитарных отношений (как об этом мечтают, например, левые феминистки-лесбиянки [см. 297, с. 484–487]), становится одной из форм подлинной, коллективистской любви — но не каким-то постоянным сексуальным состоянием некоторой группы внутри всечеловеческого коллектива, а одной из ролей, которую, наряду с гетеросексуальной ролью, может практиковать (и обычно практикует) кто угодно, любой, каждый член этого коллектива. Говоря короче, возможно одно из двух: либо переходящее к коллективизму человечество постепенно станет практически полностью гетеросексуальным (это пока что выглядит более вероятным, потому что очень уж тесно однополый секс связан, в подавляющем большинстве случаев, с авторитарными отношениями как со своей основой), либо практически полностью бисексуальным. Оба варианта одинаково хороши. Главное — это чтобы из секса в как можно большей мере исчезло отчуждение человека от человека и, в частности, власть человека над человеком; главное — чтобы секс перестал быть товаром и орудием власти, чтобы стал настоящей любовью; а все, что ни останется в сексе за вычетом власти и торга, заведомо будет прекрасно.

Как бы то ни было, ясно, что уже переходное к коллективизму общество будет способно разрешить ряд таких проблем гомосексуалов, все еще остающихся таковыми (и при этом, разумеется, не следующих в своем поведении ни садистскому, ни мазохистскому, ни педофильскому влечению: для тех, кто следует таким влечениям — неважно, гомосексуалы они или гетеросексуалы — в переходящем к коллективизму обществе места, разумеется, не найдется), которые в принципе неразрешимы в классовом обществе. Например, в классовом обществе всегда будут оставаться противники однополых браков — а уже в начале перехода к коллективизму брак как закрепляющий «ячеечную» семью социальный институт исчезнет, и вместе с ним исчезнет сама проблема однополых браков. Исчезнет также проклятый вопрос о том, можно или нельзя дать геям и лесбиянкам право усыновлять и удочерять детей: когда каждый ребенок будет воспитываться всем трудовым коллективом, вместе взятым, и общение каждого взрослого с детьми будет у всех на виду и под всеобщим контролем, отпадут все причины для тревоги о том, как бы усыновляющие/удочеряющие ребенка приемные родители не растлили его. Вообще говоря, растление малолетних есть неизбежный спутник «ячеечной» семьи — и полностью искоренить его можно не иначе, как только полностью искоренив «ячеечную» семью и обобществив всех детей (подчеркнем для тех, кто до сих пор не видит разницу между государством и обществом — ни в коем случае не огосударствив, но именно обобществив детей, отдав их трудовым коллективам, где их воспитанием будут попеременно заниматься все взрослые в свободное от работы время).

Если человек будет хорошим членом коллектива, не одержимым жаждой власти или подчинения и не относящимся к другим людям, как к вещам, то его сотоварищам будет безразлично, предпочитает ли он однополую или разнополую любовь (тем более, что на современном уровне развития производительных сил, когда детей можно выращивать в пробирках, однополая любовь совершенно не угрожает воспроизводству человечества). Таким образом, будущее однополого секса при переходе человечества к коллективизму будет зависеть единственно от того, захочется ли людям, в психику которых не будет с детства закладываться непримиримое противоречие сосуществующих влечений, чередовать разнополый секс с однополым. Если захочется — значит, коллективистское общество будет бисексуальным, и никакой беды в этом нет; однако тот факт, что первобытные люди почти вовсе не практиковали однополый секс, дает основание полагать, что влечение к нему просто постепенно перестанет формироваться у людей, воспитывающихся в условиях возрастания доли коллективных отношений в обществе.

Что ж, если будущее человечество будет стопроцентно гетеросексуальным, то и в этом нет никакой беды. Правда, это значит, что не будет больше таких красивых историй любви, как у Гармодия и Аристогитона, Жана Кокто и Жана Марэ, как у «леди из Лланголлена»; однако не стоит жалеть о достоинствах прошлого, особенно если они исчезают вместе с его мерзостями — новое время принесет с собой новые достоинства. Это золотое правило относится не только к сфере половой любви. К примеру, национальные языки, формируясь, поглотили или вытеснили множество доиндустриальных языков, зачастую весьма красивых — но стоит ли жалеть об этих ушедших языках, если любой национальный язык гораздо богаче разнообразнейшим содержанием (при, как правило, более простой и рациональной форме), чем каждый из них? Так же дело будет обстоять и с грядущим единым языком коллективистского человечества: заведомо можно быть уверенными, что он будет гораздо содержательнее, внутренне разнообразнее и при этом по своей форме рациональнее (без всяких ненужных исключений и т. п.) любого национального языка — и стоит ли плакать о том, что если человечество войдет в бесклассовое общество, то уже без нынешних национальных языков? Если общество идет по пути прогресса, то старое многообразие его жизненных проявлений в конечном счете всегда окажется однообразнее, беднее, серее, чем приходящее ему на смену новое многообразие — а потому и не стоит плакать об исчезновения старого многообразия⁹⁶…С прошлым надо стараться расставаться без сожалений, как бы это ни было трудно.

Комментарии

Глава 1. Сущность и классификация отношений собственности и управления^*

(1) Кстати, в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс упоминает термин «частная собственность» в таком контексте, который неопровержимо свидетельствует, что он рассматривал собственность как отношение субъекта к объекту не только через десять лет после «Нищеты философии», но и за три года до нее:

«…отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей…» [404, с. 144].

Маркс не выходит здесь за пределы здравого смысла, с позиции которого