Сущность человека

амбициями (в принципе неутолимыми для большинства интеллигентов- гуманитариев), на какое не обречен никакой другой слой современного общества.

«Демократическое» диссидентское движение в СССР было выступлением передовых борцов новой, сознательно стремящейся быть буржуазной, СССРовской интеллигенции. В противоположность старой разночинной интеллигенции эта интеллигенция была не революционна, а оппозиционна. Она не призывала народ к революции, а просила и требовала от властей реформ. Она хотела не уничтожения эксплуататорской системы, но закрепления и обеспечения правовыми гарантиями своего положения в ней — положения привилегированных слуг государства и капитала. Именно этой цели служили требования разного рода формальных демократических свобод, профессионально необходимых интеллигенции по роду ее деятельности. К трудящимся массам эта интеллигенция в подавляющем большинстве своем испытывала мало прикрытое пренебрежение, и в отличие от старой народнической интеллигенции ни малейшего «долга перед народом» не чувствовала, так как всегда ощущала себя ближе к нелюбимой ею власти, чем к народу. Социально- экономические идеи диссидентства колебались между реформированием неоазиатского строя и государственно-монополистического капитализма (к чему на самом деле сводились все замыслы о т. наз. «социализме с человеческим лицом») и реставрацией более-менее свободно-конкурентного капитализма; психологически же протест большинства диссидентов являлся не чем иным, как выражением интеллигентского комплекса неполноценности, и был далек от гораздо более здорового, многократно менее психопатичного протеста интеллигентов-революционеров (а тем более — рабочих-революционеров) XIX — начала XX века, как земля от неба. В этом нетрудно убедиться, сравнив, к примеру, психологические портреты таких знаковых фигур, как Александра Коллонтай и Мария Спиридонова, с одной стороны, и Валерия Новодворская и Ирина Хакамада — с другой: при том, что обе революционерки отнюдь не были образцами психической уравновешенности, по сравнению с Хакамадой и Новодворской они являют собой чуть ли не идеал душевного здоровья и личностной гармонии.

Существовавшее в диссидентстве левое, демократически-социалистическое течение, представителями которого являлись Абовин-Егидес, Вадим Белоцерковский и Раиса Лерт, по своей слабости и маловлиятельности было неспособно конкурировать с либеральным и профашистским течениями…

6. Реставрация капитализма и формирование современного СНГовского пролетариата

«Страна победившего социализма» не существовала в гордом одиночестве, но была составной частью единого мирового социального организма, развитию которого задавали тон экономические законы монополистического капитализма. Это становилось тем более очевидным, чем больше СССР и другие страны Восточного блока втягивались в 1960-1980-е годы в мировой рынок и международную конкуренцию, чем быстрее в СССР реставрировался капитализм. А в международной конкуренции, как известно, побеждает, получает бóльшие прибыли и живет пышнее и роскошнее та буржуазия, у эксплуатируемых которой рабочих либо производительность труда выше, либо заработная плата ниже.

Побеждать в международной конкуренции путем увеличения производительности труда, что требовало качественного скачка в производительных силах, советская обуржуазивающаяся бюрократия не могла, даже если бы и хотела (поползновением в эту сторону явились провалившиеся хрущевские планы «догнать и перегнать Америку» и построить «коммунизм» — на самом деле могучий неоазиатский строй! — к 1980 г.). Оставался путь резкого снижения заработной платы, т. е. путь отказа от брежневской политики «классового компромисса», путь экспроприации рабочего до последней нитки и выжимания его трудового пота до последней капли — благо, что по этому пути уже двинулась при Рейгане и Тэтчер буржуазия империалистических центров Запада.

На этом пути, по которому обуржуазивающаяся советская бюрократия пошла с периода перестройки, она не достигла и не могла достичь уровня производительных сил, сравнимого с уровнем таковых в странах Запада (наоборот, уровень производительных сил резко упал). Чего она достигла, так это чудовищного личного преуспеяния и обогащения, патологически-паразитической роскоши, которая показалась бы бесовским наваждением суровым фанатикам времен молодого капитализма и молодого неоазиатского строя — купцам — старообрядцам или сталинским директорам.

В прежнюю эпоху, когда капитализм и неоазиатский строй находились в своей фазе подъема и являлись революционными общественными формациями, они были жестоки и безжалостны ничуть не меньше, чем современный упадочный капитализм. Страдания крестьян, согнанных при «коллективизации» с земли и загнанных на завод, стоят страданий безработных, выгнанных с этого завода, когда производство на нем в 1990-е годы рухнуло. Но в первом случае мы имеем дело с оплаченным чудовищной ценой общественным прогрессом, а во втором — с оплаченными столь же чудовищной ценой упадком и деградацией.

Сталинский директор имел право искренне верить, что создает великую страну и даже строит социализм (и он действительно закладывал фундамент социализма в том смысле, что создавал развитые производительные силы); современному нуворишу не на что сослаться для своего исторического оправдания, кроме как на жажду барыша и наживы. Перефразируя полуфеодального — а потому субъективно резко антибуржуазного — реакционера XIX в. Константина Леонтьева: рабочие и крестьяне, недоедая и выбиваясь из сил, работали, ученые изобретали, поэты мечтали, герои шли на плаху, чтобы в конце концов на мерседесе приехал некто в бордовом пиджаке, сгреб все себе в карман и провозгласил: «Ша! История закончилась!»

«Ладно!» — ветви сказали,
Но ствол безмолвно ждет.
«Давай!» — орут гости в зале,
Но хозяин предъявит счет.

(Бертольт Брехт)

И действительно, если хозяин, т. е. трудовая масса, за счет труда и мук которой разыгрывалась и разыгрывается трагедия всемирной истории, в конце концов не предъявит свой счет тем, кто обильно и роскошно пировал в разгар чумы, тогда род людской жизни не заслуживает — и жить не сможет…

* * *

Буржуазия не является единым сознательным субъектом, и переход от неоазиатской общественно- экономической формации к государственно-монополистическому капитализму на территории СССР в 1985– 1991 гг. произошел не вследствие заранее разработанного плана, но методом тыка, явился результатом столкновений и борьбы разных групп, течений и настроений советской обуржуазивающейся бюрократии.

Ситуация, когда господа дерутся между собой, выясняя, как лучше драть шкуру со своих рабов и кому должна достаться бóльшая часть этой шкуры, — такая ситуация при прочих равных условиях много благоприятней для борьбы рабов против господ, чем ситуация, когда господа дерут с них шкуру вместе и дружно. Пока господа выясняли, в каких формах и с какой скоростью переходить к «рынку и демократии», они, отвлекшись на подобный междусобойчик, поневоле утратили контроль над своими рабами. И рабы не замедлили этим воспользоваться.

Первым массовым рабочим выступлением нового периода стала шахтерская забастовка летом 1989 г. Во время этой забастовки во многих шахтерских городах создалась ситуация фактического двоевластия, наряду с прежней бюрократической властью возникла власть стачкомов. Эти стачкомы осуществляли рабочий контроль над производством и распределением, запретили продажу алкоголя и организовали рабочие дружины для борьбы с преступностью. Этими рабочими дружинами в