невыполнении женского долга влюбляться. Она попыталась представить себе ди Феррея или еще какого- нибудь господина из окружения провинкары объектом желания и фыркнула.
«Вот именно».
Так или иначе, скромная леди должна жить потупив взор. Этому ее научили еще в одиннадцать лет.
«Занятие», – сказал Бастард.
А не любовное приключение.
Но что за занятие? Исцеление? Но если и так, то простым поцелуем результата не добиться. Похоже, при первой попытке она что-то упустила, что-то, что лежит на поверхности. Что-то неуловимое. Важное. Или скрытое? Но для второй попытки ей может не хватить смелости. Она пожелала, чтобы в следующий раз бог выражался яснее, но потом спохватилась и взяла желание обратно.
Но если ситуация и так настолько плачевна, то сможет ли она усугубить ее еще больше? Может, здесь она оказалась по тем же причинам, по каким молодые целители пробуют новые методики и лекарства на безнадежных больных? И поэтому они не виноваты в своих – чаще всего неизбежных – неудачах.
«Умирающий в Порифорсе есть».
Эта туго закрученная домашняя трагедия – всего лишь случай из практики. Два брата, бесплодная жена, замок… возможно, решение вовсе не за пределами ее возможностей. Это не вопрос будущего целого королевства или судьбы всего мира. Не то, ради чего боги призвали ее на службу в первый раз.
«Но зачем в ответ на молитвы послать именно меня, если ты отлично знаешь, что без тебя я сделать ничего не смогу?»
Из этого можно было вывести очевидную мысль.
«Если я не откроюсь тебе, то ты не сможешь поднять даже лист. Если ты не вольешься в меня, я не смогу сделать… что?»
Станут ли ворота для вылазки проходом или, наоборот, препятствием, зависит не от того, из чего они сделаны, а в каком положении находятся. Свободная воля двери. Все двери открываются в двух направлениях. Она не могла быть уверена, что, приоткрыв врата своей замкнутости и выглянув наружу, ей все же удастся удержать крепость.
«Но я не вижу…»
Она по очереди прокляла богов в пяти стихах, в этакой злостной пародии на детскую молитву перед сном, перекатилась на бок и накрыла голову подушкой.
«Я не сопротивляюсь. Я уклоняюсь».
Если какой-нибудь бог и проник в ее сны, то Иста, раскрыв глаза посреди ночи, об этом не помнила. Невзирая на все призраки, бередившие ей ум, тело требовало свое. Она вздохнула, спустила ноги с кровати и пошла приоткрыть тяжелую деревянную ставню, чтобы впустить немного света. Судя по серебряному блеску ущербной луны, сейчас около полуночи, решила она. Ночь была тихой и ясной. Иста нашарила под кроватью ночной горшок.
Закончив, она со звоном водворила крышку на место, нахмурилась тому, каким громким показался этот звук в окружающей тишине, и задвинула емкость обратно. Иста вернулась к окну, собираясь закрыть ставни.
Шорох крадущихся шагов послышался со двора, а потом быстро метнулся вверх по ступеням. Иста задержала дыхание, глядя через металлический узор решетки. Снова Катти, вся в мягких, словно светящихся шелках, точно вода обтекающих ее тело в такт его движениям в свете луны. Девчонка так может простудиться.
В этот раз у нее не было в руках кувшина с козьим молоком. С ней даже не было свечи. Иста не могла разглядеть, прижимала ли она к груди какой-то крошечный, но гораздо более опасный пузырек, или просто придерживала легкое платье.
Марчесса тихо приоткрыла дверь в комнату лорда Иллвина и исчезла внутри.
Иста стояла у окна и смотрела в темноту, вцепившись руками в холодную металлическую листву.
«Хорошо. Ты победил. Я больше не выдержу».
Скрежеща зубами, Иста порылась в своей одежде, теперь аккуратно развешанной по крючкам вдоль стены, вытащила черный шелковый халат и накинула его поверх бледной ночной рубашки. Ей не хотелось будить Лисс, в потемках пробираясь через внешнюю комнату к двери. А окно открывается? Сначала она не была уверена, что железный прут, придерживающий решетку, удастся вытащить из каменного паза, но после некоторых усилий он поддался. Решетка распахнулась наружу. Иста подтянулась к подоконнику и перекинула через него ноги.
Босые ступни рейны создавали меньше шума, скользя по доскам галереи, чем туфельки Катти. Заметив, что под дверью темной комнаты напротив не появилась полоска оранжевого света, Иста совсем не удивилась, обнаружив, что внутренние ставни окна Иллвина тоже открыты навстречу лунному свету. Но для Исты, прижавшейся к краю извилистых металлических лоз, увивающих окно, Катти была лишь едва различимой тенью, двигающейся среди еще более темных теней, шорохом, дыханием, скрипом досок слабее мышиного писка.
Отметина на лбу Исты горела, как свежий ожог.
«Темно хоть глаз выколи. Я хочу видеть».
Внутри комнаты затрещала ткань.
Иста сглотнула или по крайней мере попыталась. И стала молиться на свой лад: возносить молитвы в ярости – точно так же, как это делают это в песне или труде. Если молитвы идут от сердца, утверждали служители, боги их обязательно услышат. А сердце Исты кипело.
«Я отказалась от зрения, как от внутреннего, так и от внешнего. Я не младенец, не девственница, не скромная жена, страшащаяся оскорбить. Мои глаза не принадлежат никому, кроме меня. Если у меня не хватит смелости смотреть на мир, добрый или злой, прекрасный или уродливый, любым зрением сейчас, то когда еще? Уже слишком поздно для невинности. Моя единственная надежда – болезненное утешение мудрости. Которая может перерасти знание.
Дай мне истинные глаза. Я хочу увидеть. Я должна знать.
Лорд Бастард. Да будет проклято твое имя.
Открой мне глаза».
Боль во лбу вспыхнула, а затем исчезла.
Сначала она увидела пару старых призраков, витающих в воздухе: не любопытных, ведь такие угасшие холодные духи уже не испытывали эмоций, а слетевшихся, словно мотыльки на свет. Потом руки Катти, нетерпеливо отмахивающиеся от них, словно от надоедливых насекомых.
Она
Иста отложила обдумывание этого факта на потом, потому что перед ее глазами возник тот молочный огонь, который она видела во сне. Иллвин был источником этого белого свечения, которое бежало вдоль его тела, как горящее масло. Катти была гораздо темнее, плотнее, но постепенно ее лицо, тело, руки обрели форму и четкость. Она стояла у дальнего края кровати Иллвина, и нить белого огня бежала сквозь ее согнутые пальцы. Иста повернула голову, чтобы проследить за этой нитью, которая выходила за дверь, пересекала двор. Было отчетливо видно, что текучее движение идет прочь, вовне, а не к фигуре, распростертой на кровати.
Он снова был одет в удобную некрашеную льняную рубаху, хотя волосы так и остались заплетенными. Катти наклонилась, развязала узел на его поясе и распахнула полы его одеяния от плеча до щиколоток. Теперь он лежал обнаженным, если не считать белую полосу бинта, охватывающую грудь прямо под сердцем и закрывающую то место, откуда сочилось и текло бледное пламя.
Лицо Катти было спокойно, холодно, на нем не было никакого выражения. Она коснулась бинта. Белый свет, словно шерсть, намотался на ее темные пальцы.
Единственное Иста могла сказать с уверенностью: Каттилара не была вместилищем какого-нибудь бога. Божественный свет, во всех его оттенках, внутренний взор отличит безошибочно. Иста знала еще лишь одну причину, способную породить такое колдовство.
«Так где же демон?»
Раньше Иста не ощущала его пагубного присутствия; в обществе Каттилары она чувствовала только раздражение. Раздражение, способное замаскировать более глубокую тревогу? Если оглянуться назад, то не
