видно, у него весь интерес пропал. Утром вы еще про тигрицу речь завели: дескать, опасная зверина и все такое подобное. Ну он, сразу я приметил, увял. Вот, чай-то он попил, попил, да и схватился за живот. «Ой! Ой! Аппендицит у меня! Надо, говорит, в больницу бежать, пока не поздно, у меня, говорит, уже один приступ был, а второй приступ опасный для жизни». За ружьишко свое, провиант из рюкзака вытряхнул и — бегом по дороге с оханьем да аханьем в деревню. Вот и вся недолга. — Пасечник горестно вздохнул и метнулся снимать с плиты закипевший чайник.
— Надо было, Фатьяныч, энтой заразе заряд дроби в задницу послать! — загорячился Савелий. — Сколь живу на белом свете, всяких людей повидал, а такого дерьма не видывал.
— А вы же в пример его ставили, Савелий Макарович, — не сдержался, высказал Павел давнюю обиду. — Такой примерный тигролов был...
— Ишшо чего! Я его, Павлуха, сразу наскрозь увидел! Трусоват, корыстен, ленив! Это вон Николай его все привечал, огораживал.
— Ну-ну, давай, вали на меня теперь, — ухмыльнулся Николай. — Стрелочника нашел. Ты бригадир, ты и отвечай за все.
— Вот так ты и делашь всегда — подзудишь, подзудишь, дров наломашь, а потом и выскользнешь! — возмущенно и обиженно проговорил Савелий. — Ну ничо-о, теперича в сам деле слушать тебя боле не намерен, хватит, наслушался!
— Вот и молодец, давно уж пора, — вяло согласился Николай.
Вместо условленных шести часов Савелий разбудил Павла в четыре. Сам он уже был одет по- походному. Тихонько, чтобы не разбудить Николая и пасечника, Павел, превозмогая сонливость и ломоту в теле, оделся. Взглянув на лицо Савелия, освещенное неярким, приспущенным огнем лампы, Павел усомнился в том, что бригадир смыкал глаза в эту ночь. Завтракал Савелий неохотно, все поглядывал нетерпеливо на Павла и на стоящие около порога котомки, в которые еще с вечера положили продукты, а также взятую у пасечника напрокат двухместную палатку, жестяную печурку с трубами, спальный пуховый мешок, две козьи шкуры на подстилку и две сигнальные ракеты, тоже предложенные добрым хозяином на случай, если придется пугать тигрицу. Котомки получились увесистые. Павел посматривал на них без энтузиазма, утешаясь только тем, что котомки нести все-таки гораздо легче, чем человека.
Взвалив наконец котомки на плечи и потушив лампу, тигроловы, стараясь не шуметь, вышли из теплой уютной избы в морозную темень.
Снегопад кончился, в черноте неба, затянутого тучами, кое-где поблескивали звезды. Покормив собак и взяв их на поводки, тигроловы, обогнув омшаник, вышли на свою вчерашнюю тропу, — ночной снегопад припорошил ее довольно толстым слоем. Павел хотел идти первым, но Савелий запротестовал:
— Ишшо успешь силу вымотать! Покуда есть тропа — иди сзади, на целик выйдем, тогда уж я тебе почашше буду уступать, ежели пожелашь.
В темноте полузанесенная снегом тропа различалась плохо; чтобы не напрягать зрения, Савелий удлинил поводок и пустил Амура впереди себя — идти за ним стало легче.
К подножию сопки, откуда вчера вернулся пасечник и где повесил он свой рюкзачишко с харчами, пришли на рассвете. Подъем в сопку из-за глубокого снега оказался действительно трудным, и тигроловам пришлось изрядно попотеть, прежде чем они выбрались на вершину. Здесь снегу оказалось больше, чем в пойме. Березы под его тяжестью согнулись коромыслом, плотно укутанные снегом пушистые ели казались издали непроницаемой белой стеной.
— Надо стрелить пару раз, может, Евтейка откликнется, — сказал Савелий.
Павел согласно кивнул, снял карабин, и в тот же момент оба тигролова услышали внизу два гулких торопливых выстрела. Это были выстрелы прицельные — так быстро, раз за разом, стреляют только по движущейся мишени...
«Не в тигрицу ли стреляет Евтей?» — с тревогой подумал Павел и, не спрашивая согласия Савелия, торопливо расстрелял в воздух все пять патронов. Загудела, заохала потревоженная гулким эхом тайга, с ближних елей серебряной пылью посыпалась кухта. Но вот умолкло, кануло в дебри эхо, тишина воцарилась кругом. Тигроловы с тревогой вслушивались в нее. Евтей, если все благополучно у него, должен непременно откликнуться выстрелом. И долгожданный этот выстрел прозвучал, и Павел через минуту ответил ему тоже одним выстрелом.
— Ну, слава богу! Жив-здоров братуха! — едва поспевая за расшагавшимся Павлом, радостно воскликнул Савелий. — Ничо-о! Скоро мы его малость подкормим, подпоим, взбодрим... Чо там впереди, Павлуха? Чей след? Не кабанья ли тропа? По такому глубокому снегу легко кабана добыть. Тигра надобно покормить, да и нам бы не мешало свининки.
Торопливо подойдя к следу, Павел невольно взялся рукой за ложе висевшего на груди карабина — это была, действительно, заснеженная кабанья тропа, но на ней четко отпечатался след тигрицы — он был уже подмерзший, но и не присыпанный легкой предутренней порошей. Собаки, жадно втягивая ноздрями воздух, тянули в ту же сторону, куда ушла тигрица.
— Тропа попутна — пойдем по ней, — тихо сказал Савелий. — Барсика к поясу привяжи, чтобы стрелять не мешал. Да и чтобы не вырвался — не дай бог, за тигрой увяжется...
Привязав поводок к поясу, Павел, держа карабин наизготовку, осторожно двинулся по тропе. Барсик отказывался идти сзади, все норовил обойти хозяина и вырваться вперед. Амур тоже тащил своего хозяина вниз.
— Павлуха! — тихо окликнул Савелий. — Дай-ко мне твово Барсика: помешат он тебе стрелять, дернет в самый неподходящий момент — упустишь зверя.
Передав собаку, Павел пошел вперед со взведенным затвором. Зверь может показаться в просвете деревьев всего лишь на несколько мгновений, и в эти мгновения надо успеть прицельно выстрелить. Цепкие глаза охотника внимательно ощупывали все пространство впереди, задерживаясь на каждом подозрительно темном пятнышке среди заснеженных деревьев и кустов, и наконец остановились на сером продолговатом бугорке, неестественно выступающем из-под снега. Сойдя с тропы и держа карабин у плеча. Павел стал медленно приближаться к бугорку, пока ясно не различил, что это лежащая на боку чушка. Поймав ее в прицел, Павел все ждал, когда она вскочит на ноги, но она была неподвижной. Чушка с разорванным горлом лежала на забрызганной кровью копанине. Ноги ее были уже замерзшие, но вся туша еще теплая. Тигрица свалила чушку мгновенно и, не тронув ее, а лишь постояв над ней и постегав хвостом, вернулась на тропу и ушла вниз.
— Это она от злости, — покачал головой Савелий. — Злая попалась, стерва! Евтейке, наверно, спать не давала. Бывают такие иногда: заберешь у нее тигренка, а она потом ходит и давит поголовно зверя — всю злость на ём измещает.
— Наверно, не злость это, Савелий Макарович, — неуверенно возразил Павел. — Просто инстинкт у нее первое время остается — задавить зверя и привести сюда детей своих, ну вот и давит она, а детей нету, вести некого. Ну и продолжает давить, пока не поймет, что зря давит.
— Может, и так, — согласился Савелий. — А только сейчас нам эта чушка как нельзя кстати пришлась.
Быстро разделав чушку, тигроловы, до отрыжки накормив мясом собак и нарезав мякоти на корм тигру, очень довольные зашагали к нодье напрямик по целику.
У подошвы сопки, за километр до нодьи, стали попадаться засыпанные снегом тигриные следы, но, чем ближе подходили охотники к нодье, к запаху дыма — тем следы встречались чаще, и свежей они были.
— Ты смотри, как она куролесила! Ты посмотри! — удивлялся Савелий. — Давно, давно таких нахальных не встречал.
Но, когда он увидел свежую, набитую до ледяной корочки, тропу тигрицы в какой-нибудь сотне метров от нодьи, множество прыжковых следов к самой нодье и к срубу, то, обогнав Павла, побежал впереди, тревожно крича:
— Евте-ейка! Евте-еюшка!! Брате-ельник!!!
— Ну чо кричишь?! Чо кричишь, как полоумный?! — раздался голос Евтея, и вслед за этим из-под дымящегося навеса вышел и сам Евтей — весь закопченный, перепачканный сажей, похожий на дюжего деревенского кузнеца.
