Неоднажды в Америке

Знак рукой. Матерясь себе под нос и стараясь сдержать порыв замочить девушку своими руками, Дэн в очередной раз поднимает кресло-весы.

– Что?

– Мне страшно. Я сижу под водой привязанная, а надо выдыхать. А если у вас кресло не поднимется?

– У тебя трубка во рту! (Дура стоеросовая, достала вконец, всего делов-то пару минут, а мы с тобой уже двадцать маемся.)

Начинает всхлипывать. Мы бросаем всё, что делаем, и идём хором объяснять девушке, что она ну никак не может утонуть. Я рассказываю, как проходила этот самый тест совсем недавно, и ничего страшного, ну то есть совсем. Зато она точно узнает процент жира в своём организме. Эта идея девушку вдохновляет, она снова идёт на погружение. Дыши. Дыши. Не бойся, мы тут, только, ради бога, не вылезай, а? Выдыхай. Да выдыхай уже, чем быстрее сделаем, тем раньше домой уйдёшь. Ну слава Создателю, замерили. С этой ещё повезло, только два раза вытаскивать пришлось. Скрытые фобии у людей: не любят они, когда их привязанными погружают под воду и командуют выдыхать. И три студентика в белых халатах, судя по всему, доверия не внушают.

Зато когда те, кому досталось сначала лезть под воду, идут ко мне, с ними очень легко иметь дело. Спектрометр после погружения кажется сущей ерундой.

А вот тем, кому ИКС достался до погружения, так не думают. Первые три измерения проходят спокойно, а вот когда доходит дело до бедра…

– А может, не надо там мерить? У меня там много жира, результат будет неправильный…

– Очень может быть, но правильный результат вы узнаете после подводного взвешивания. Мы просто сравниваем разные точки на теле.

– Ну, мне как-то неловко… Ну, давайте быстро, ладно?

Совсем быстро не получается, потому что надо всех измерять в одной точке, поэтому приходится нащупывать правильный выступ на кости, отмерять два дюйма влево, прилаживать прибор…

– Слушайте, мне это не нравится, перестаньте уже!

– Что я могу сделать? Если вы не будете вертеться и зажиматься, будет быстрее.

– Но мне неприятно, когда кто-то в упор смотрит на мои бёдра да ещё жир там меряет!

– Мы же вас предупреждали, что это часть теста! Вы ведь хотите узнать свой процент жира?

Угрюмо соглашается, но видно, что хочет огреть меня чем-то тяжёлым по голове.

Впрочем, есть причина для радости – ИКС показывает процент очень и очень неплохой, даже на бедре. А уж на бицепсе – просто прелесть. К сожалению, после этого девушка идёт на подводное взвешивание и страшно разочаровывается: результаты всегда выше, иногда процентов на десять.

– А вы уверены, что подводное взвешивание верно?

– Да, это золотой стандарт, верно в пределах половины процента.

– А я не верю. То, что первый прибор показал, гораздо ближе к истине! Это и есть мой процент, а не то, что весы ваши подводные показывают! И вообще, я видела эти приборы раньше, ими тренера пользуются, а кто пользуется вашими подводными весами? Да никто!

– Потому, что это дорого.

– Да ладно, дорого; в нашем спортзале есть бассейн. Что им стоить такую фигню купить, кресло-весы, и погружать туда? Вы знаете, какие они дорогие машины и приборы там покупают? Неужели пожадничали бы денег на какие-то весы? Фигня это всё, ИКС правильный результат показал. И вы меня не переубедите.

Да кто ж пытается? Иди с миром. Пусть тебе будет хорошо; думай, что ты худая, продолжай прятать бёдра от постороннего глаза. Мне не жалко.

И так почти каждый раз. Мы уже начали думать, что все истерички, трусихи и просто дуры из нашего колледжа записались к нам на эксперимент, потому что до того наши мнения о студентках были куда выше. А тут кунсткамера какая-то – одна другой лучше.

Даже не подсчитывая результаты, мы уже поняли, что ИКС измеряет процент жира с большой долей оптимизма. Правда, последовательно. Всегда ниже на почти одинаковый процент. То есть его вполне можно использовать для отслеживания изменения в весе; он будет показывать верное уменьшение или увеличение процента, просто сам процент не будет соответствовать действительности. Так и доложили на конференции: аппарат полезен. Лёгок в обращении, надёжен, корреляция с золотым стандартом очень высокая. А что показывает неправду… Кому она нужна, правда? Но эту часть мы из доклада опустили.

Потом нас напечатали в научном журнале, мы получили свои дипломы, утёрли нос профессорам, пытавшимся оттащить нас за уши от задуманного проекта, и даже слегка возгордились. Из всего курса нашу статью приняли к публикации первой. Только я с тех пор точно знаю: карьера учёного не для меня. По крайней мере, не в тех областях науки, где в эксперименты вовлечены люди. Психологический фактор, знаете ли.

Импульс

Поступая учиться на физиотерапевта, я представляла себе, как после окончания учёбы буду работать в какой-нибудь крутой частной клинике и специализироваться на спортивных травмах, снисходя лишь иногда до простых смертных с болями в спине от слишком долгого сидения за компьютером. Я бредила биокинетикой, с упоением практиковала реабилитационные упражнения разной сложности на сокурсниках во время лабораторок и хотела попасть в резидентуру, где обучали мануальной терапии.

Действительность оказалась тем, чем она обычно оказывается. Есть у неё такая особенность – крушить мечты. Намечтаешь себе, нафантазуруешь, а тут приходит действительность и давай лупить чайником по морде. Устроиться в частную клинику, не говоря уже о тех из них, что были ориентированы на спортсменов, сразу по окончании колледжа было практически невозможно; если и брали где-то вчерашних студентов без опыта работы, то на роль подмастерья, за гроши, невзирая на master’s degree. Mеня такое положение дел не устраивало: слишком долго и тяжело я училась, чтобы снова с нуля начинать. Короче, пришлось идти по пути девяноста пяти процентов выпускников и устраиваться на работу в реабилитационный центр. Не совсем дом престарелых, но, похоже, предыдущая ступенька. Старички после операций, с которыми надо ходить по коридору, учить пользоваться палочкой, давление мерить… Не до спортивных достижений тут. Приобретённые за годы учёбы навыки быстро теряются, а знание биокинетики не пригождается почти никогда.

И вот ходила я, вся такая грустная, учила старичков садиться на унитаз, не повредив свежезаменённое колено, пересаживала бабушек, перенесших инсульт, с кресла-качалки на кровать и обратно и жаловалась всем и вся, что не моё это, что хочу я с молодыми работать, у которых и мотивировка другая, и травмы интересные, и организм длинные сессии может выносить, а не пять минут по коридору – десять отдыхать. Кажется, жалобы мои на жизнь дошли до вышестоящих ушей. Надо заметить, что работодателем нашим была не сама больница, а некая огромная компания, поставлявшая специалистов по реабилитационной медицине в различные организации по всей стране.

Однажды вызвала меня моя начальница к себе в кабинет.

– Ты, говорят, хочешь спортивными травмами заниматься и с больными работать?

– Хочу, ещё как, – обрадовалась я.

– Смотри, тут недалеко есть больница, одно крыло которой отдано психически ненормальным людям, опасным для общества. Вроде тюрьмы, только их там лечат. Так вот, ребята там молодые, и у двоих спортивные травмы. Один упал во время ежедневной игры в баскетбол, а второй только недавно туда попал, на мотоцикле разбился. Физиотерапевт наш, который к этой больнице приставлен, заболел, и мы решили послать тебя.

– А как же… Там же опасно, – как-то не совсем уверенно промямлила я.

– Во-первых, там санитары на каждом углу. Тот, что на мотоцикле разбился, вроде спокойный, ему лекарства помогают, его выпишут скоро. А второй действительно может вытворить что-то, но все сессии с ним проходят в присутствии санитара. Одну тебя с ним не оставят ни на секунду. Зато парень молодой, очень хочет поправиться, можешь все свои навыки на нём восстановить, любые упражнения давать, что хочешь. Спортивная медицина. Соглашайся.

Больница как больница. Кустики-деревца, скамеечки вокруг, медсёстры курят перед входом. Объясняю, кто я и что. Как-то странно смотрят, показывают рукой: вам туда. И правда – тюрьма. Заднее крыло здания, спереди не видно, железная дверь, решётки, получаю пропуск, показываю