– А-а. Правда, он мне еще открытки посылает, – сказала Кира. – От руки. По-английски. Он вообще не патриот.
– Он, наверное, патриот Manchester United.
– У таких людей вообще нет родины, – сказала Кира. – Их родина там, где прямые пересекаются.
– Ты слишком умная, – сказала сестра.
Сестра старше Киры на тринадцать лет. У нее уже двое детей. А Кира только через два года закончит школу.
– Он обращается ко мне «милое дитя», – продолжала Кира, – и любит Стравинского. Вообще, он интересный тип, конечно. Немного воспитывает. А чтобы там всякое – так я вообще об этом не думаю…
Кира совсем девочка – худенькая, маленькая. Одевается в какие-то странные шмотки «из сундука». Думает только о математике.
– Я и не думаю, что ты думаешь, – сказала сестра. – Ты бесстрастная девушка.
– Нет, вообще-то страсти случаются… – возразила Кира рассеянно, глядя в листок и потирая переносицу хвостом ручки. – Например, знаешь, такая злоба, реальная злоба на людей, которые пытаются заставить меня жить ради чего-то. И на тех, кто пытается жить ради меня.
Они договорились встретиться у памятника «Стерегущий». Утро было жаркое. Он уже ждал ее. Совсем забыла, какой он: оказывается, выглядит старше своих лет, глаза внимательно следят за каждым ее движением.
– Вашу руку, – сказал он.
Кира подала руку. Он перевернул ее, подул на ладонь и поцеловал.
– Это из вашего письма. Мне очень понравилось это.
Кира вежливо улыбнулась.
– Вы помните все мои письма?
– Ну, не все, – серьезно сказал он. – Почти все. Иногда вы пишете чепуху, как будто вы обычная юная девушка.
«Я и есть обычная юная девушка», – подумала Кира, но говорить не стала – зачем напрашиваться на дифирамбы.
– …но это бывает редко, – продолжил он. – Можно, я возьму вас под руку? А куда мы идем? Я бы выпил кофе. Где здесь подают хороший кофе?
Хороший кофе. Не слишком-то я разбираюсь в кофе, подумала Кира. Сейчас приведу куда-нибудь, а там плохой кофе. Или даже:
– Вроде там, впереди, есть что-то кофейное, – сказала она неуверенно.
– Да, так вот, – продолжил он, хватая Киру под руку и направляясь с нею вперед. – Я хотел сказать, что в вас есть гений, да-да, настоящий гений. Должно быть, вам очень трудно в этой вашей школе!
– Да, бывает трудно, – признала Кира. – Задают много… Сами понимаете, школа непростая, математическая.
– Я не об этом, – он скривил рот. – Вы же прекрасно меня понимаете. Я хотел сказать, что вам должно быть трудно заставить себя каждый день совершать эти бессмысленные действия… сидеть на уроках… Вы, должно быть, чувствуете себя чужой среди всех этих бессмысленных девиц и парней…
– Да вы что! – сказала Кира. – То есть… да что вы! У меня там много подруг и друзей.
Он снова скривился, на этот раз снисходительно.
– Это не подруги, милый ангел мой. И не друзья. Это, пожалуй, приятели и приятельницы. Вы так необычны, что просто не могли бы дружить с вашими сверстниками. Я был бы разочарован, если бы не был уверен, что вы лжете.
– Правда, – сказала Кира, – бывает разная. Можно себя убедить, что это не друзья, а то – не жизнь. А можно просто дружить и жить.
– Неточно, неточно, дитя мое. Я бы повернул это иначе. Можно смело смотреть в глаза тому, что гений всегда одинок, а можно смиряться, идти на компромиссы и тем унижать себя.
Кире стало неприятно. Но они уже вошли в кофейню.
Кофейня оказалась небольшой, дорогой, на шесть мраморных столиков, в классическом вкусе, с фортепиано в углу и кремовыми занавесями по сторонам огромной витрины.
– Кофе с коньяком! – заказал он.
– Мне – водички без газа.
– Нет, вы должны пить кофе с коньяком. Простая вода – это не в вашем вкусе. Зачем размениваться на мелочи? И вы, конечно, хотите заплатить за себя сами, хвастунишка? Да будет вам известно, что я очень неплохо зарабатываю. Достаточно, чтобы ездить по всему свету, когда захочу.
– Вы учите студентов в Оксфорде?
– Да, и кроме того я работаю консультантом в инвестиционном банке. Одним словом, – он усмехнулся, – я человек обеспеченный… и могу составить счастье юного математического гения, коим вы, несомненно, являетесь…
Кира украдкой оглядела его. Вся одежда такая пресная, советская: черные ботинки, заглаженные стрелки брюк, свитерок. Все такое мудацкое и в то же время недешевое, натуральное. И сам он тоже как бы двоился: казался Кире то прежним остроумным собеседником, каким она знала его по письмам, то странным незнакомцем с неприятным взглядом и нестерпимой манерой общаться.
– Давайте отвлечемся от меня и поговорим о чем-нибудь еще, – сказала она. – А то мне неловко. Вы знаете такого человека на кафедре теории вероятностей – Ненашев Алексей Юрьевич?
Он брезгливо сморщился.
– Мог бы достичь большего, но остался в пределах посредственности.
– А мне нравится, как он преподает. Необычно. Я даже почерк у него позаимствовала.
– Ничего не сделал в науке, – отпарировал он. – Вы сделаете больше.
Кира вдохнула и выдохнула. Хорошо бы сбежать, подумала она. Вот если бы зазвонил телефон. Может, сбежать просто так? Нет, неловко, неловко.
– Вы не пьете коньяк, – указал он. – Боитесь опьянеть?
– Боюсь.
Кира призвала на помощь все свое дружелюбие; соскребла его остатки с донышка. Может быть, ему можно объяснить? Черт, они так хорошо переписывались, у них совпадают вкусы во всем: и в математике, и в музыке. Попробую, решила она.
– Слушайте, вы все время пытаетесь считать меня какой-то другой, не такой, какая я есть, – сказала она по возможности беззаботно. – Все время выдумываете. Может, вы меня с кем-то путаете?
– Я ничего не путаю, – запальчиво ответил он, понижая голос. – Вы, Кира, несносный ребенок. Не делайте вид, что вы меня не понимаете. Вы хотите и на елку сесть, и попку не уколоть. Кто столько времени переписывался со мной? Что вы себе думали, для чего я это делал?
– Блин, – сказала Кира с досадой. – Я думала – просто так.
– Просто так? – в его голосе дрожала обида, негодование. – Ничего себе просто так! Вы кокетничали, играли со мной…
– Нет, – возразила Кира серьезно. – Я точно уверена, что не кокетничала.
– Злой ребенок, – сказал он совсем тихо и, кажется, чуть не плача.
Кира растерялась. Она совсем не ожидала такого поворота событий.
– Я вообще-то хотел тебя пригласить повидать мир, – он опять посмотрел на нее. – Увидеть Японию, Америку. Только не надо врать, что тебя не отпустили бы родители. Тебе плевать на родителей, как плевать и на меня. Давай начистоту, ладно? Я хотел тебя… А ты меня терпеть не можешь, я же вижу. Я чем-то тебя разозлил, и все насмарку, – он чуть не плакал.
– Простите меня, – сказала Кира искренне. – Мне очень жаль, что…
– О нет! – он прижал обе руки к сердцу. – Послушайте, зачем так со мной? Гении все бессердечны, но… Это уж слишком! Вот эта вот ваша жалость – она убьет меня!..
Достоевский какой-то, подумала Кира. Ей страшно хотелось сбежать, она чувствовала брезгливость и одновременно почему-то беспокойство.
– Ну, я пойду? – сказала она и поднялась.
