Крони уже заснул, облепленный пластырем и отмытый до неузнаваемости, заснул между двумя белыми простынями, такими тонкими и нежными на ощупь, что любой директор отдал бы за кусок этой материи половину своих богатств, а в столовой – общей палатке, которая служила заодно и складом, отчаянно спорили археологи и прилетевшие к вечеру следопыты.
Было уже темно, облака улеглись на вершинах гор, и стих ветер, когда они сошлись на рабочей гипотезе: на планете скрываются остатки людей. Их немного, и они влачат жалкое существование где-то в пещерах или в горах. У них нет ни городов, ни крупных поселений – иначе бы их заметили. Гипотеза не объясняла башмаков и куртки человека. Куртка была асбестовой и соткана на станке. Гипотеза не объясняла многого, но лучшей гипотезы не нашлось.
А ночью Гюнтеру Янцу пришлось подвергнуться сложной и неприятной операции, которую провела Анита Соломко. Гюнтеру сделали пункцию мозга – речевого центра и центра памяти. Раньше Аните не приходилось делать такой операции в полевых условиях, и через год, когда отчет о ней будет напечатан в «Вестнике хирургии», появление заметки совпадет с публикацией статьи археолога А. Соломко в «Вопросах космоархеологии», которая называлась «Некоторые закономерности эволюции лощеной керамики в 5 – 8-м слоях Верхнего Города». И это будет счастливый день для Аниты.
Обработанный экстракт мозгового вещества Гюнтера был той же ночью введен Крони, но действие его скажется на третий день.
На третий день Крони проснулся со странным ощущением знания. Он знал что-то, неуловимое с первых мгновений, но реальное и значительное. Он подумал сначала, нежась под прикосновением простыни, что он хорошо выспался. Перестук капель воды по оранжевой крыше означает, что идет дождь, а не лопнула ржавая труба и не протекла изоляция. Может быть, причина заключалась в успокаивающей надежности вещей в Городе Наверху, за исключением, правда, – и тут Крони улыбнулся, – хозяйства Станчо Кирова, который, наверно, с рассветом чинит гравитолет. И память сразу подарила ему образ насупившегося в решении неразрешимой технической задачи загорелого, голубоглазого, наполненного неисчерпаемым доброжелательством Станчо.
В госпитальный отсек заглянула Анита Соломко и сказала:
– Доброе утро, Крони.
– Здравствуйте, Анита, – сказал Крони. – Пора вставать?
У Аниты было гладкое лицо, которому чужды были сильные эмоции. Потому Крони не уловил ликования, овладевшего Анитой при звуке его голоса.
– Можете понежиться, Крони, – сказала Анита. – Но завтракать будете в столовой. Как желудок, не беспокоит?
– Нет, – Крони покраснел, потому что такие вопросы женщина не должна задавать мужчине.
– Ничего удивительного, – сказала Анита. – Такая резкая перемена диеты не может пройти безболезненно.
И Анита поспешила наружу, где ходил, мучаясь головной болью, Гюнтер, заранее решивший, что ничего не вышло и все его мучения оказались напрасными. Анита выдержала паузу. Нет, не преднамеренно. Просто перед тем как обратиться к Гюнтеру, она попыталась подавить в себе тягучее чувство нежности к этому грузному, не очень молодому человеку. Анита сосчитала до двадцати и сказала:
– Гюнтер.
Голос дрогнул, и получилось не так просто, по-товарищески, как ей хотелось сказать.
– Спит? – спросил Гюнтер, стараясь не двигать головой, чтобы не вызвать приступа боли.
– Он проснулся. Говорит, что желудок его больше не беспокоит.
– Да? – сказал Гюнтер. – Я пойду тогда завтракать.
– Выпей сначала вот это. От головной боли.
Гюнтер протянул ладонь, тронутый догадливостью Соломко.
Крони спрыгнул с койки и поднял руки, чтобы поглубже вдохнуть. Ему нравилось, как пахнет здесь воздух. И на улице, и даже в палатке. Легкие запахи лекарств, жившие в воздухе, лишь подчеркивали его свежесть.
Крони отодвинул шторку умывальника и включил воду похолодней. Почистил зубы и причесался. Надо бы постричься, как Такаси. Потом вернулся в комнату и, перед тем как одеться, застелил койку. Он подошел к столику и нашел там записку: «Для Крони. По таблетке три раза в день». Проглотил таблетку не запивая. И тут ноги его стали слабыми, и он опустился на койку, сжимая в руке записку.
Он зажмурился, ударил ребром ладони по ноге. Снова прочел: «Для Крони. По таблетке три раза в день».
Крони не умел читать. Ни на каком языке. Ни на своем, ни на верхнем.
Он появился здесь два дня назад. И все попытки общения за прошедшие два дня ограничились примитивными действиями. Он бил себя в грудь и говорил: «Крони». Такаси бил себя в грудь и говорил: «Такаси». И оба смеялись и повторяли эти имена, потому что имена уже обещали на будущее какой-то сдвиг в отчаянном и обидном непонимании.
– Гера? – спрашивал Крони и показывал на Наташу.
– Наташа, – отвечал Такаси.
Круминьш обводил руками город и спрашивал что-то. Крони показывал в сторону леса, к пещерам. Потом Крони обводил руками вокруг, и Круминьш показывал на потолок, по которому крутилось, показываясь порой из-за сизых пятен, освещая землю, текучее Озеро Легкой Лавы.
Какой потолок? – подумал Крони с легким чувством снисхождения к себе, вчерашнему. Потолок бывает в пещерах. А над палатками – небо, бесконечное небо, по которому плывут облака и которое тянется в звездный мир, приславший сюда археологов, потому что на планете никого нет в живых.
Информация, перешедшая к Крони и принадлежавшая ранее Гюнтеру, не подавляла то, что было
