известно Крони ранее, она добавилась к его знаниям и опыту, и убежденность мозга в том, что новые знания и язык, которым он владеет, свойственны ему искони, помешали Крони осознать свое перерождение сразу. Он говорил с Анитой, не чувствуя, что говорит на чужом языке, он прочел записку и послушно выпил таблетку, не поняв сначала, что не умеет читать. Он рассуждал о характере Станчо, забыв, что до той минуты не выделял Станчо из других членов экспедиции и это звукосочетание ничего ему не говорило.
Надо идти завтракать. А то они будут волноваться. Крони натянул еще вчера ушитый Кирочкой комбинезон и сунул записку в карман. Ему жаль было расставаться со свидетельством причастности к миру, перед которым бессильны и Мокрица, и все директора, и, как его звали? – квартальный Ратни, грязная жаба с лицом голодного паука.
Он вошел в столовую и сразу догадался, что они уже обо всем знают.
– Доброе утро, – сказал он. – Куда садиться?
– На свое место, – ответил Круминьш, не поднимая глаз от тарелки, потому что ему хотелось смеяться.
– Макароны будешь? – спросил Петерсон, обладавший удивительным свойством переходить на «ты» на второй час знакомства.
– Буду, – сказал Крони.
– Как спалось? – спросил Такаси.
– Хорошо, спасибо.
Петерсон подвинул к Крони тарелку с макаронами, молоко, сок.
– Можно подумать, что я именинник, – сказал Крони. – Все молчат и слушают.
Он резко подвинул к себе стакан с соком, сок выплеснулся из стакана и брызнул на брюки.
– Доннерветтер! – вырвалось у Крони.
И хохот, как наводнение, захлестнул столовую.
И когда стало потише, Анита сказала рассудительно:
– Гюнтер переборщил со словарным запасом.
– Надо было лучше фильтровать, – сказал Станчо.
– Правильно, – согласился Такаси. – Умоляю тебя, Крони, не произноси слов, которые тебе приходят в голову в моменты стресса. Родители не обращали должного внимания на воспитание Гюнтера.
– Не обижай моих родителей, – сказал Гюнтер почти серьезно. – Они пытались сделать все, что могли, и даже послали меня в школу.
– Наташа, – сказал Крони, – передай мне, пожалуйста, соль.
– Почему вы так смотрели на меня? – спросила Наташа, когда они после завтрака вышли из палатки. – Как будто вы со мной знакомы.
– Я знаю одну девушку, там, у нас. Она очень на вас похожа.
– Она вам нравится?
– Она не может мне нравиться. Она чистая, а я – вонючий трубарь.
– Кто?
– Трубарь, который чинит трубы в туннелях.
– Крони, – сказал Круминьш. – Если вы готовы к разговору, мы вас ждем.
Крони кивнул.
– Я тоже останусь, – сказала Наташа.
– Неволить никого не буду, – сказал Круминьш. – Только подумайте, что работать нам осталось несколько дней. А может, и того меньше. Зарядят дожди, и все. Я сам постараюсь успеть на раскоп.
Все выслушали его, не возражая, как упрямые школьники, давно решившие уйти в кино со скучного урока. И остались. Уехали только Анита, ценившая каждую минуту археологического счастья, и Петерсон, который вышел на совершенно неповрежденную жилую комнату и не хотел рисковать, откладывая работу на день.
– Вернемся в столовую? – спросил трубарь.
Пресс-конференция выглядела буднично, совсем не так, как положено встречаться представителям столь далеких цивилизаций. Единственная трудность заключалась в том, что Крони не знал, как начать. И потому сказал:
– Я, если позволите, расскажу вам о вонючем трубаре, о Чтении и путешествии к Огненной Бездне, о том, что узнал от Спелов и как пошел искать Город Наверху и светлую пещеру с голубым потолком. А потом вы расскажете о том, что мне самому еще неясно…
Гюнтер, Макс Белый и Крони вернулись от входа в подземелье на три часа позже, чем обещали. Виноват был гравитолет, который сломался, и Станчо пришлось выручать их на обычном вездеходе.
Правда, искатель работал надежно – должно же хоть что-то работать надежно, – и им удалось проследить расположение верхних, покинутых, уровней подземного города.
Когда ехали обратно, Гюнтер говорил:
– Нам бы раньше его засечь. Ведь совсем рядом. Пять километров. Но меня смущает другое. Здесь зона активного вулканизма. И выражение «жить как на вулкане» имеет к городу прямое отношение.
