– Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?
– Мое дело.
– Она не обманет?
– Я ей достаточно пообещала.
Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй?
Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.
Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.
– Надо спешить, – сказала Ирка.
Я мог хорошо разглядеть ее. Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, – два шага вправо, два шага влево.
– Завтра утром, – сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся, и я узнал Хенрика – нашего надсмотрщика.
– Кто его повезет? – спросила Ирка.
– Лысый. Кто же еще?
– А нельзя, чтобы ты?
– Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.
– Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать – нет.
Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.
Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся…
К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.
– Ну сколько тебя ждать! – накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне.
– Все в порядке. – Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.
– Говори.
– Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать…
– Короче, где ящик?
– Жан тащит.
В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик.
Хенрик пошел к нему навстречу.
– Тебя никто не видел?
– Вроде не видел.
– Они считать не будут?
– Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?
– Ирка, отдай ему, – сказал Хенрик.
Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.
– Считать не надо, – сказала она.
И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу, и вся куча железа начала угрожающе крениться.
– Беги! – закричал Хенрик.
Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже – мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь… Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.
Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.
Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос:
– И как нам нравится лежать?
Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль, подскочил и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся кровью вырвался из ржавого плена.
Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком.
Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался на ступнях – вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом.
– Простите, – сказал я. – Я нечаянно.
– Врешь, – спокойно возразил Хенрик. – Подслушивал. А ну, к стенке!
– Больно, – пожаловался я.
– Не послушаешься – будет больнее.
Я отступил к стене.
– И что же ты услышал?
– Ничего!
Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые, буквально пронзали меня. Я боялся сознаться.
– А что видел? – спросил Хенрик.
– Я случайно здесь шел, – заныл я. Из собственного опыта я знал, что перед спонсором или сильным любимцем надо показать себя слабым, несчастным, совершенно безвредным. – Я случайно шел…
– Зачем? Здесь никто не ходит.
– Я шел… потому что я хотел убежать!
– Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать?
– Через забор.
– Почему?
– Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!
– Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа – ты сразу в нее носом…
– Я задумался!
– Врешь! – Хенрик замахнулся хлыстом.
Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст.
Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:
– Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!
И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.
А я, почувствовав, что отошел от него на достаточное расстояние, кинулся бежать.
Я раскаивался в том, что не сдержался и напал на Хенрика. Он мне теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало!
Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены. Было душно и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые спали на нарах, другие сидели за длинным столом посреди подвала – разговаривали, играли в кости… На меня никто и не посмотрел.
Я прошел к нарам. Нижние – Иркины – были пусты. Ирка еще не вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не захотят меня спасти. И отдадут спонсорам. А спонсоры пустят меня на мыло…
Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние остатки дневного света покинули подвал, и лишь коптилка, стоявшая на столе, странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Что ж, уже достаточно темно. Надо встать и пойти в сортир, оттуда выскочить во двор и бежать к кирпичному
