– Делай, – мрачно сказал он. – Делай, господин сделает все, что она скажет.
– Где твой возлюбленный? – спросил Кин по-английски.
– Не смейтесь. Роман с князем. Они обсуждают вопросы обороны.
Кин поднялся, растирая кисти рук.
– Я пошел! Мне надо быть с ним. А тебе лучше вернуться.
– Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.
– В случае опасности помнишь, что делать?
– Разумеется, – сказала Анна по-русски. – Иди к Роману, береги его. – Затем она обернулась к отроку: – Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.
Отрок обернулся к шуту. Тот кивнул. Отрок побежал по лестнице за Кином. Шут сказал:
– Thy will releaseth him from the Fetters [3] .
Анна опешила.
– Вы понимаете этот язык? – спросила она глупо.
– Я бывал в разных краях, княжна, – сказал шут, – с моим господином. Мы, рабы, редко показываем свои знания...
Надеюсь, подумала Анна, что язык двадцатого века так изменился, что он не все понял.
25
– Здесь вы добываете золото? – спросила Анна. Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.
– Мой господин, – сказал шут, – делает угодное Богу.
– Верю, верю, – сказала Анна. – А правда, что он изобрел книгопечатание?
– Не ведаю такого слова, госпожа, – сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и, наклонившись, стал греть у них свои слишком массивные для хилого тела руки.
– Ты помогаешь господину?
– Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин?
– спросил карлик.
– Я не поняла тебя.
– Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.
– Ты боишься за него?
– Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.
– Чьей смерти?
– Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.
– Что же главное? – Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет больше играть в эту игру.
– Главное? – Шут повернулся к ней – единственный его глаз был смертельно печален. – Ты чужая. Ты можешь не понять.
– Я постараюсь.
– Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И пощады никому не будет. Но если я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это... главное пропадает.
– Но ведь остается наука, остается его великое открытие.
– Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, и тебя никогда не пороли, не жгли, не рубили, не измывались... тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет – ни здесь, ни в тереме. А вот все люди, что спят или не спят, тревожатся, стонут, едят, плачут на улицах, – их убьют. А это неважно моему господину. И это неважно тебе – их мука до вас не долетит.
Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.
Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры в Лангедоке и сражались среди богомилов в Болгарии. Люди, которые поняли, что все достойны жизни... и были бессильны.
– Ты не прав, шут. Я стараюсь понимать. И пришла сюда потому, что думала о другом человеке.
– Этот человек – боярин Роман?
– Нет.
– Все равно – это один человек, такой же, как ты. Но не такой, как я и как смерд Замошья. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя. Потому что имя мне – Мириад и я сгину безымянно со всеми, кому суждено сгинуть этой ночью.
– Как тебя зовут?
– Акиплеша – это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман!
– Но что ты можешь сделать?
– Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им: не спите, вставайте, спасите детей Христовых!
– Ты не успеешь, Акиплеша, – сказала Анна.
– Тогда я разрушу все это... все!
– Но это жизнь твоего господина, это его дело.
– Он околдовал тебя, княжна! Кому нужно его дело, мое дело, твое дело, коль скоро изойдут кровью отроки и младенцы, жены и мужи? Но я не могу разрушать...
Шут вскарабкался на стул, ноги на весу, уронил голову на руки, словно заснул. Анна молчала, смотрела на широкую кривую спину шута. Не поднимая головы, он глухо спросил:
– Кто ты, княжна? Ты не та, за кого выдаешь себя.
– Разве это так важно, Акиплеша?
– Рассвет близко. Я знаю людей. Дураки наблюдательные. Мой господин нас предаст, и я не могу остановить его.
– Скажи, Акиплеша, твой господин и в самом деле такой великий чародей? Выше королей церкви и королей светских?
– Слава его будет велика, – сказал шут. – И короли придут к нему на поклон. Иначе я бы не связал с ним мою жизнь.
– А что ты мог сделать?
– Я мог убежать. Я мог уйти к другому хозяину.
– Ты так в самом деле думал?
– Не раз. Но кому нужен хромой урод? Кому я докажу, что во мне такое же сердце, такая же голова, как у знатного?
– Роман это знает?
– Роман это знает. Господь одарил его умом и талантом.
– А тебя?
– Роман знает мне цену.
– И все?
– А что еще? Что еще нужно рабу и уроду?
– Ты ненавидишь его? Ты ревнуешь меня к нему?
Шут откинулся от стола, расхохотался, изуродовав лицо одноглазой гримасой.
– Тебя? К нему? У меня один глаз, этого хватает, чтобы понять, что княжна Магда спокойно спит в тереме. Ты даже не смогла натянуть ее сапожки
– у тебя они другие, иноземные, ты не очень осторожна. И голос тебя выдает. И слова. Но не бойся. Роман не догадается. Он видит лишь свою любовь, он ею любуется, – ты птица в небе, сладость несказанная, – потому ты и нужна ему. Власть над божьим миром он хочет раскинуть и на птах, и на княжну. Он примет тебя за Магду, оттого что хочется ему принять тебя за Магду, тетенька! Он умный, а в приворотное зелье верит.
– А ты вместо приворотного сделал сонное?
– А ты чего хотела? Я не хотел, чтобы она бежала сюда. И потому сразу тебе изумился. Зелье-то
