Мы встали вдоль двух длинных сырых деревянных скамеек и стали раздеваться.
Многие складывали свои вещи аккуратно, так делают военные, приученные к казарменной дисциплине, в том числе в бане. Другие, таких было немного, кое-как кидали вещи на скамейку. К таким подходил Гриль и говорил:
– Постарайся, голубчик. Сложи как следует, здесь тебе нянек нету.
Все подчинялись. Только один, мускулистый, смуглый, курчавый, но сильно сутулый, почти горбун, отказался.
– Не хочу, – сказал он. – Никогда не складываю.
– Так, – жестко произнес Гриль. – И как же тебя зовут, упрямый солдат?
– Меня?
Он морщился, хмурил брови – и не мог вспомнить. Почему-то это успокоило Гриля.
– Бог с тобой, – сказал он. – Но не думай, что у нас что-то забывается. – И он неожиданно и сильно ударил человека, которого я мысленно назвал Цыганом, тростью по щеке. Тот схватился рукой за щеку. И глаза его сверкнули – не надо было его бить. Мне показалось, что от удара он сразу что-то вспомнил. Он медленно отнял руку от щеки. Рука была в крови – Гриль бил с оттяжкой.
Гриль стоял, приподняв трость и готовый ударить вновь – видно, у него был опыт работы в концлагере. Ага, вот и еще одно слово – «концлагерь».
Но Цыган опередил его. Он привычно и резко выбросил вперед правый кулак, и Гриль, не ожидавший удара, свалился назад, и трость выпала у него из руки.
Остальные стояли, полураздетые, и тупо смотрели на эту сцену. Я что-то понимал, но в голове все равно была такая тяжесть, что я не мог заставить себя сдвинуться с места, может, потому, что голос, который твердил: «Ничем себя не выдавай, ничем себя не выдавай», продолжал звучать в голове.
Цыган стоял, не делая попыток добить врага или уйти.
– Сзади! – крикнул я. Потому что никакой внутренний голос не смог остановить меня, когда я увидел, что второй наш сторож выскочил из внутреннего помещения, преследуемый клубами пара, и замахнулся обнаженным мечом – он хотел убить Цыгана.
Цыган среагировал на мой крик мгновенно – он отклонился в сторону, меч просвистел возле его плеча, и не ожидавший этого стражник потерял равновесие. Цыган ловко ударил его кулаком по затылку, и тот улегся рядом с Грилем.
Некоторые из моих спутников засмеялись – им понравилось, как Цыган разделался с местными ребятами.
Но Цыган был растерян. Он точно не знал, что делать дальше. Да и никто из нас не знал, что делать дальше.
И тут с улицы вошел усатый человек небольшого роста в старом френче – такие у нас носили до войны, а может, даже в революцию, их придумал в Первую мировую войну английский фельдмаршал Френч. Одну руку он держал за спиной.
Он подошел к Цыгану и сказал:
– Надо будет сделать укол, правда?
– Надо сделать, – согласился Цыган.
Я понял, что нельзя сейчас Цыгану делать укол, но тут мой внутренний голос проснулся вновь: «Молчать!»
Цыган протянул обнаженную смуглую руку человеку во френче.
Тот вынул из-за спины руку со шприцем. Я ждал, что человек во френче протрет место укола ваткой, смоченной в спирте, но он этого не сделал. Он вколол кубика два и ласково сказал Цыгану: «Посиди здесь, сейчас подействует».
Потом он оглядел нас – мы стояли в два ряда вдоль скамеек.
– Кто-то из вас, – сказал человек во френче, – крикнул, предупредил нашего товарища. Кто крикнул?
Никто не ответил. Я думаю, что остальные не услышали крика, а я сам не намеревался сознаваться – на это моего ума хватило.
Френч прождал длинную паузу, потом вздохнул и сказал:
– Грустно, ой как грустно.
Цыган сел на скамейку, откинул голову к стенке и закрыл глаза.
Я не смел спросить, живой ли он.
Френч занялся своими людьми. Он довольно жестко обошелся с ними – Гриля он избил по щекам, потом дернул так, что он сел и открыл глаза.
– Хорош, – сказал френч.
Гриль испугался. Я видел, как он испугался. Он стал подниматься на ноги и вынужден был опереться на человека во френче. Тот гадливо повел плечом, и Гриль снова повалился. Но тут его уже подхватил я.
– Ты чего? – удивился френч, словно мне не положено было подхватывать падающих людей.
– А он падал, – ответил я, глядя на него глазами дебила.
– Правильно, – успокоился френч. – Он падал. Все они падают.
