С первого мгновения его охватила такая горечь, потому что у него были, конечно, женщины, но он забыл о них: женщины для солдата – это не основание для чувства. И вдруг он увидел ту женщину, ради которой был готов на все. У нее были легкие золотистые волосы, даже слишком тонкие – они казались золотым маревом, а глаза были голубыми, – она была узенькой и настолько беззащитной, что, казалось, не найдется на свете человека, который посмеет ее обидеть.
Но это только Коршуну так казалось. Он был идеалистом, так его старый доктор в госпитале называл. Потом доктора убили, по глупости, – он остался с последними ранеными при отступлении еще тогда, в позапрошлый бой. Он всех отослал и остался – а ублюдки ворвались скорее, чем успели вернуться с носилками. Ну и, конечно, его растерзали – чего от ублюдков ждать! Тот старый доктор называл Коршуна идеалистом. «Ну какой я вам идеалист, – отвечал Коршун, – видите у меня наколку – это значит, я в лагере сидел». – «В каком лагере и за что ты сидел, неизвестно, – отвечал доктор. – Мы с тобой находимся в театре, в жестоком театре, и, пожалуйста, постарайся не верить декорациям и пышным парикам. Под камзолами видны пиджаки и ватники. И все актеры».
Коршун был влюблен в Надин. Она знала об этом и очень смущалась. Она была женщиной Шундарая и говорила, что он очень хороший и он ее спас от страшной смерти. Шундарай ни о чем не рассказывал, но Коршуну было обидно, что за спасение от смерти можно любить человека и спать с ним. А Шундарай никогда не делал тайны из этого. Он даже рассказывал Коршуну, какая Надин в койке. И Коршун хотел, чтобы Шундарая убили, и тогда он сможет спасти Надин. «Все это глупости, – уговаривал он себя. – У нас есть одна великая цель – борьба за свободу нашей родины, и мы должны идти на любые жертвы и даже смерть, и, только когда война окончится нашей неизбежной победой, мы вздохнем свободно...» А потом воображение рисовало Коршуну иные картины – ведь именно тогда все станет на свои места и грубый обрубок мускулистой плоти с узкими глазами по имени Шундарай вернется на свое низкое место в обществе, а Надин поймет, на что способен Коршун. Так думать было легко, но бесполезно, потому что Коршун не представлял, чем он займется после победы и будет ли он важнее, нужнее, богаче и уважаемее, чем Шундарай.
Шундарай чувствовал, что Коршун неравнодушен к Надин, и это ему нравилось. И странно: он ведь отлично знал, что у Надин немало воздыхателей, особенно среди раненых, потому что раненым она казалась ангелом, и они готовы были на все ради того, чтобы обратить к себе ее внимание. Он даже допускал, что она спит не только с ним, – как ему узнать, ведь не секрет, что прачки и санитарки обязаны быть подругами всем страждущим воинам великой армии. Но о других он мог и не задумываться, а Коршун был здесь, рядом. Коршуна всего перекашивало, когда Шундарай собирался на свидание к Надин, и Шундарай ничего не мог с собой поделать – не мог уйти, не прошептав Коршуну на ухо, что сейчас пойдет завалит Надин, а она его уже ждет и знаешь что она ему сделает. Значит, сначала так... И Коршуну бы уйти, отвернуться, сказать комроты, что не хочет слушать, а он все слушал, мучился и не мог не слушать, словно часть этой грубой, скотской, такой недостойной и не подходящей для Надин любви доставалась и ему.
А в остальном у них были славные отношения с Шундараем. Коршун, хоть и недолго был в роте, быстро поднялся до комвзвода, потому что в штабе быстро сообразили, что он не новичок, что он – настоящий ветеран и солдат. А Шундарай был профессионалом – неизвестно, сколько войн он прошел, – может, с младенчества взял меч в руку. И, как профессионал, он ценил специалистов. Он приблизил к себе Коршуна, но на переднем крае это не означает каких-то особых льгот. Наоборот, раз он надеялся на него как на профессионала, то и взводу выпадали самые трудные и опасные задания.
А когда на месте казни он увидел Коршуна, то ему не стало стыдно, что его боевой товарищ увидит его позорную смерть, а он обрадовался, что Коршун запомнит и расскажет, если будет нужно, как Шундарай принял смерть. И подумал даже, что может не бояться за Надин. Коршун никому ее не отдаст – как бы он и свою женщину пристроил.
На побег он не надеялся и не рассчитывал на него до последнего мгновения. Но настоящий солдат всегда помнит о своей выгоде, и если обстоятельства подворачиваются удачно, надо воспользоваться...
Коршун и Надин отошли за бельевой склад. Там была пустая скамья.
Они сели рядом. У Надин были красные руки, в ссадинах и царапинах. Но ладони узкие, а пальцы хоть и разбитые, но тонкие. Наверное, на гражданке у нее были бы красивые руки.
Глаза Надин распухли, она недавно плакала, а лицо было распарено от стирки.
– Что с ним? – спросила Надин.
– Он убежал, – сказал Коршун тихо. Вроде бы побег Шундарая не был военной тайной, но, с другой стороны, новому командиру роты перед самым боем не стоит идти в санчасть и там разговаривать с санитаркой.
Сначала Надин ахнула, закрыла ладошкой рот, а потом безнадежно произнесла:
– Куда же ему бежать?
– На свете много мест.
– На свете мало мест, – сказала Надин. – Всюду идет война. Ведь он к ублюдкам не побежит?
– Не побежит, – согласился Коршун. – Они его знают, он им много вреда сделал. Если он к ним придет, они его разорвут.
– И к нашим ему нельзя, – продолжила фразу Коршуна Надин. – Его тогда по самому позорному разряду казнят. Тогда ему тысячу лет человеком не стать. Может, лучше бы ему...
– Он хотел, чтобы я ему голову отрубил, и там был один генерал, который разрешил.
– Какое счастье! – прошептала Надин и снова заплакала. – Чего же он отказался – это же не позорная смерть. Это же почти боевая смерть.
– И все же не совсем боевая, – возразил Коршун.
– Ты, наверное, расстраиваешься, что голову ему не отрубил.
– Пускай уж лучше убежит. Я не люблю убивать.
– Какой же ты солдат после этого!
– Вот такой уродился.
– А я думала, что ты рад его смерти, – сказала Надин.
