признаться.
– Значит, все наследство тебе? – спросил тот же охранник – кривая рожа – и захохотал.
Коршун был настроен миролюбиво. Не потому, что охранника любил или боялся. Никого он здесь не боялся, но ситуация была такая сложная, что лучше остаться с охранником в хороших отношениях.
– Ты же знаешь, – сказал он серьезно, – чем эта история кончилась.
– Какая?
– Там, в низине казней.
– Говорят, что сбежал твой Шундарай. А другие говорят, что ты сам ему голову отрубил.
– Это кому как нравится, – сказал Коршун. – Потом тебе расскажу, без людей вокруг. Понимаешь?
– Ну иди, лейтенант, я уже понял.
Другие охранники стали спрашивать, но главный охранник прикрикнул на них и сказал – надо играть, а не рассусоливать. Перед ним на плоском камне столбиком лежали монеты. Видно, ему везло.
Коршун пошел по яме. Там, по обе стороны широкого прохода, стояли койки. На койках лежали раненые и больные, многие койки были пустыми. В дальнем конце ямы была натянута веревка, на ней, на кольцах, висела длинная, до земли, занавеска во всю ширину госпиталя. Из-за занавески слышались стоны. Коршун прошел по залу. С одной из коек его окликнули. Там лежал парень из его взвода, у него была ранена рука, задета кость, но вроде бы ранение не тяжелое.
– Что с Шундараем? – спросил солдат.
– Пока не знаю, – сказал Коршун. – Я не вру, в самом деле не знаю. А как рука?
– Болит, дергает.
– Может, нарывает?
– Может, и нарывает. У нас же с лекарствами плохо.
– Ну ты держись, возвращайся, ждем тебя.
– Если Шундарай вернется, скажи, что я помню, если что надо...
– Скажу.
– Ты ищешь Надин?
– А где она? В операционной? – Коршун показал на занавеску.
– Нет, она в прачечной, – сказал раненый.
Коршун пошел направо, там было отверстие в стене, тоже занавеска, но небольшая, за ней был склад – полки с лекарствами, бинтами и всякими нужными в санбате вещами. Еще дальше узкая щель вела в прачечную. Там стоял котел с кипящей водой. Два мужика из штрафников кидали в него грязную одежду и мешали ее веслами. Потом белье попадало на наклонные ребристые доски, и санитарки катали его скалками, стирали и полоскали в холодной воде, потом выжимали и развешивали. В яме смешивались горячий пар и холод.
Коршун сразу узнал Надин по красному платочку. Она никогда без него не выходила. На ней была серая одежда, ниже колен, и солдатские сапоги, только короче. Поверх серого платья был надет застиранный белый передник с красным крестом на груди.
Надин почувствовала, что он вошел.
Она бросила в бадью рубаху, которую стирала, и побежала к нему.
– Коршун, как хорошо, что ты пришел! Что там? Что случилось? Я же не знаю, я ничего не знаю!
– Ты можешь в сторону отойти?
Старшая сестра, которая стояла там с блокнотом в руке – проверяла, как они работают, сказала:
– Отойдите на вещевой склад, только ненадолго.
– А мне надолго и нельзя, – сказал Коршун.
Старшая сестра была доброй теткой. Хоть вид у нее был суровый. Здесь все были такие – обтрепанные судьбой, грубые, циничные. Редко встречались такие, как Надин. Как будто бабочка среди навозных мух. Да и работа здесь была у женщин трудная – их ведь мало на фронте. Они остались в тылу, растят там детей, готовят еду и вооружение для фронта, ухаживают за стариками. А здесь лишь доброволки, большей частью из публичных домов. Так говорят – да они и сами не отрицают. Если спросишь, никогда не ответят. Но командиры имеют право на женщин. В этом нет ничего дурного. А обычно бабы обслуживают сразу нескольких.
По-разному бывает. Среди них мало корыстных – да и что за корысть? Из трофеев чего-нибудь? Но какие трофеи в отступающей армии? Говорят, что у ублюдков много женщин, и публичные дома есть, и даже рестораны – у них много всего. А если к ним попадают наши женщины – ну гражданские, когда город или деревню захватят, или пленные из санитарок, – то они над ними измываются, а потом отдают своей солдатне в публичные дома. Там у них бесчеловечные отношения, женщину не считают за человека. У нас все-таки получше. Если ты чего не хочешь, скажи старшей сестре или адъютанту полка, и тебя защитят. Бывает, правда, обязывают – но потому, что у каждого из нас должно быть чувство долга. У санитарок тоже.
Надин – женщина Шундарая. Так было с самого начала. Он как-то был в госпитале, его ранило в очередной раз – задел саблей моджахед. Но обошлось. Тогда как раз было новое поступление, и в санчасть приехала Надин – такая, на всех не похожая. К ней разные люди потянулись, а она стала сопротивляться. Коршун не вмешивался, он даже не знал, как там все это получилось. Но Шундарай никому ее не отдавал. Коршун тогда еще был рядовым, хоть и ветераном. Он пришел в санчасть – Шундарай его послал с запиской для Надин, что не сможет прийти – бьются они в окружении. Коршун пробрался в госпиталь и тогда увидел Надин.
