фронте.
– А чего им докладывать, – сказал Голиаф. – У них что, воздушной разведки нету?
Воздушной разведки у штаба вторую неделю как не было, так говорил Шундарай. Потому что воздушный шар разведчиков сбили, он вспыхнул и сгорел, а второй еще не склеили – так армия осталась без глаз.
– Нет воздушной разведки, – сказал Коршун.
– Все равно – им скажешь, а они как бы не слышали, в одно ухо впустили, в другое выпустили, словно мы для них не люди, а шашки. Ты в шашки играешь?
– Не люблю.
– А то приходи после боя, сыграем.
Вестовой маялся рядом, кашлял.
Штаб полка показался бы новичку дворцом – не ямы, а целый лабиринт. Главная яма, командирская, обложена белой плиткой, кровать за занавеской, а на кровати дремлет постоянная симпатия комполка. Так говорили в роте. Но проверить нельзя. Командир никого в свою спальню не пустит.
Полковник был шустрым, с хохолком, сыпал прибаутками, говорят, что изображал какого-то древнего маршала, который уже вымер в прошлых войнах.
– Молодец, молодец! – крикнул он, увидев Коршуна. – Упустил молодца – сам овца! Как же ты, голубчик? Тебе, что ли, голову рубить?
– Как прикажете, – сказал Коршун.
– Да ты не бойся меня, не бойся, это я на словах такой страшный, а в бою ужасен только для врага. Понял? Для меня все мои люди – молодцы. И Шундарай тоже.
Командир полка пробежал по своему кабинету, поглядел на облака над головой, словно боялся, что могут подслушать оттуда. Засмеялся визгливым смехом.
– Они думают, что я ничего не вижу, ничего не слышу. Так вот, Коршун, это все неправда. Ни один комар не пролетит мимо моих ушей. Ты комара видел? Нет мельче зверя. Скоро наступление. Ублюдки наступать будут. А я этих моджахедов перебил за свою боевую судьбу десятки тысяч. Но кому это интересно? Значит, мы с тобой стоим насмерть. Пуля – дура, штык – молодец! Назначаю тебя командиром второй роты. Где Дыба, где Дыба, мать его?
Вошел командир батальона Дыба. Человек сутулый, ленивый, немолодой, опустившийся. Он сам говорил, что рад бы в отставку и не верит уже ни в идеалы, ни в победу – мобилизовали, вот и воюет.
– Слышу, командир, – сказал он. – Хорошо слышу. Я уже приказ подписал, хотя не уверен, что вы правы. Очень уж он невыдержанный, даже нахальный.
– У тебя есть другие предложения?
– Откуда? – вздохнул Дыба. – Вы же знаете, что в первую очередь убивают младших командиров. Если у меня половина солдат осталась, то младших командиров и трети не наберется.
– Коршун давно уже на фронте, его знают.
– Там что-то неладное случилось, на наказании, – произнес Дыба, почесывая под мышками – видно, вши заели. Но даже если вши, то не к лицу комбату чесаться перед командиром полка. Коршун подумал, что в последние дни дисциплина падает, падает и уважение к начальству – первое, что ты видишь, когда армия разлагается.
– Я знаю, что там случилось, но к Коршуну не было претензий. Они там сами должны лучше охранять наказуемого.
– Шундарая поймали? – спросил Дыба.
– Поймают, – ответил комполка, – обязательно поймают. Ну куда Шундарай денется?
– Скроется в городе, – сказал Дыба.
– У него в городе есть родные? – спросил комполка.
– У всех в городе есть родные, – ответил Дыба.
– Ты ошибаешься, комбат, – сказал командир полка. – Думай головой, а не задом. Откуда быть в городе родственникам всех нас? Страна наша большая. Городом не ограничивается.
– Может, и нет у меня родственников, – согласился Дыба.
– А у Шундарая, допустим, есть. Но не здесь, а в другом городе, в дальнем.
– В дальнем? – В голосе Дыбы прозвучало недоверие. Как будто город был единственным.
Коршун не удивился. Он тоже раньше думал, что город – единственный и именно за обладание им идет война, но потом понял, что далеко не все из того города, можно сказать даже, что мало кто родом из города. К примеру, и сам Коршун никогда в нем не бывал и видел его лишь издали. На горизонте – небоскребы и старинные дворцы – в тумане, толком не разглядишь. А от низины казней город виден лучше, но все равно без деталей.
– Наша задача, Дыба, – сказал командир полка, – чтобы твои солдаты не соединялись со своими родственниками в городе. Потому что это может произойти в одном случае – если мы побежим до города задом наперед. А я хочу, чтобы мы все раньше легли в землю, чем отдадим город. Мне стыд глаза ест. Хуже слез. Я присягу давал! Позор, позор!
Командир разволновался, он бегал по своему кабинету, махал руками, словно сейчас поведет полк в атаку. Но никто не волновался, все ждали, пока он набегается.
Командир остановился, словно натолкнулся на стенку.
– Адъютант! – приказал он. – Нашивки для Коршуна.
