– Нет.
– Я думала, что ты меня хочешь получить, сделать своей женщиной.
– Но не такой ценой, – смутился Коршун.
– Ты молодой еще, – сказала Надин. – Разве бывает достаточно высокая цена за женщину? Если ты ее хочешь?
– Я не говорю – высокая или низкая, – поправил Коршун. – Я говорю, что не такая.
– Это слишком для меня сложно. – Надин подумала, вытерла слезы подолом фартука с красным крестом. – Но, наверное, он скоро погибнет. Ты тогда ко мне придешь?
– А ты хочешь этого?
– Я не хочу одна оставаться.
Коршун спешил обратно, потому что скоро начнется боевое время. Командир должен быть со своими солдатами. Тем более если положение на передовой сложное, а предыдущий командир роты приговорен к расстрелу.
«Где же он прячется, черт побери? Вроде он говорил раньше, что у него нет родных в городке, он вообще откуда-то издалека, с востока.
Ну ладно, хорошо бы, он нашел себе убежище – а то если великие духи с неба увидели его и решили, что он нарушил Закон, то его обязательно найдут и накажут. Снова накажут, хуже прежнего. Может, и лучше было бы ему погибнуть. А я как бы на его месте поступил? Убежать – тоже надо иметь смелость. Как ни странно, порой легче подчиниться всему, даже смерти.
Все-таки кто-то за тебя решил».
В последнее время у Коршуна все чаще портилось настроение, но не так, как в молодости – весенним дождем: пролетело, вырвалось – и снова солнышко. Теперь такое настроение было больше схоже с тупиком, со стенкой, в которую ты уперся, идя по коридору, с лестницей, которая ведет вниз, в подвал, – это было плохое настроение от застарелой безнадежности.
«Вот я живу здесь в грязи, в бане был черт знает когда, и защищаю город на горизонте, но не уверен, есть ли там на самом деле мои родные, которых я должен спасти. Был ли я когда-нибудь в том городе?» Коршун старался порой вызвать в себе память о своем доме... «если дорог тебе твой дом!» – какой он? Почему-то в снах иногда появлялся узкий коридор, в котором под потолком висел велосипед и с другой стороны у стены стоял шкаф, мешавший проходить в уборную. Но была ли это его квартира или порождение ложной памяти? Доктор, который вел беседу, говорил, что это не совсем ложная память – она бывает у многих, это память о предыдущей жизни. И в этом тоже была неправильность – у всех, кто вспоминал прошлую жизнь, она была человеческой жизнью, такой же, как сейчас, словно не должно быть воздаяния за добрые дела или наказания за грехи.
Надо спешить, вот-вот завопит сирена – начало боевого времени, а он не проверил позиции, не побывал на наблюдательном пункте. «Какой ты, к черту, комроты! Впрочем, надо было с самого начала отказаться – Золотуха был бы рад занять это место. Но они тогда заподозрили бы тебя в желании дезертировать». В армии, которая терпит поражение за поражением, появляются дезертиры, даже самострелы – не хочется погибать впустую. Но это Коршуну было непонятно. Человек рождается, чтобы выполнить свой долг. Хочешь не хочешь, ты выбрал сторону, значит, ты остаешься здесь, даже когда плохо.
Мордвин уже беспокоился, стоял возле штабной ямы, низенький из-за того, что деревяшка короче ноги.
– Уже присылали из штаба связного! – крикнул он облегченно, увидев Коршуна. – Сейчас сигнал будет. Наши очень настроены на личный поединок. Доставили чемпиона из города. Страшный мужик, говорят. Выше тебя на голову.
– Посмотрим, – сказал Коршун. – Ты кликни Золотуху.
Сам Коршун осмотрелся в яме. Хоть и бывал в ней сто раз – все же не свой дом. И даже койка коротковата.
– Мордвин, – приказал он, – быстро сбегай ко мне в яму, принесешь сундучок. Если отступать придется, не хочу, чтобы растащили.
– Так не говорят, – укорил его Мордвин. – Ты бросаешь тень на боевых товарищей.
Мордвин был хранителем боевых традиций, стоял стеной за честь и во всех драках, что возникали среди своих, следил за соблюдением правил. И ему подчинялись – он был авторитетом, словно заработал своей жертвой право не ошибаться.
– И еще скажешь, – продолжал Коршун, который понимал, как важно Мордвину лишний раз подчеркнуть свое право судить, но не хотел вступать в спор – ведь оба понимали, что на передовой воруют и кража не считается серьезным преступлением: ведь я подохну, как и он подох. Но такие слова не умещались в голове Мордвина, навсегда расколотой и кое-как сросшейся над ухом толстым розовым рубцом. – И еще скажешь, – повторил задумчиво Коршун, – чтобы за меня взводом командовал Енукидзе. Найдешь его?
– А приказ?
– Приказ после боя. Надеюсь, ты донесешь до сознания.
– А если командир батальона возражать будет? – спросил Мордвин. Он махнул головой так, чтобы седые волосы прикрыли розовый рубец, – но ничего не вышло. Рубец растолкал волосы.
– Ты каску носи, – сказал Коршун. – Тебе же положено каску носить, когда выполняешь обязанности связного.
– Есть, товарищ лейтенант! – ответил Мордвин.
Он отыскал в углу среди тряпья кучу касок, некоторые битые, гнутые, даже с дырками. Из чего только их делают! Железа, что ли, не хватает? Выбрал по размеру, натянул на шрамы и заковылял к траншее.
Коршун открыл сундучок Шундарая. Это было и правильно, и неверно. Правильно, потому что он
