Кюхельбекер повернулся, чтобы уйти.
Но сзади уже стояли разбойники.
– Разоружайся, – сказал Веня и рассмеялся, – наступил мир во всем мире.
Велосипедисты спешили отдать свое оружие, Кюхельбекера повели куда-то, с Веней остались лишь мы с Егором.
– Ну вот, – сказал Веня. – Теперь у нас остались только свои. И мы можем поговорить как мужчина с мужчиной.
– Послушайте, – я постарался предвосхитить резкую реакцию Егора. – Уберите декорации. Мы не на сцене.
– Ты посмотри! – Веня изобразил удивление. – Ему не нравится. А он и не знает, что мы здесь не играем в войну. Мы боремся за существование.
Кровь капала из отрезанной головы, некоторые капли попадали на куртку певца. Он этого не замечал.
– Это и есть настоящая жизнь, – сказал он.
– Тогда мы уйдем, – сказал я.
– Никуда вы не уйдете. Всякий, кто встанет против нас, будет растоптан сапогами – где-то я слышал такую песню. Кто не сдается, его уничтожают.
Я совершенно не представлял, чем я смог бы запугать этого мерзавца. Я не знал ни его страхов, ни авторитетов.
– Уберите голову, будем разговаривать, – сказал я. – И учтите, нам есть о чем поговорить.
Егор хотел одного – узнать, где Люся, но что-то, к счастью, сдерживало его. Полагаю, что страх. Задашь вопрос, а окажется, что лучше было бы не задавать.
– Ты кто? – спросил Веня. – Ты не здешний.
– Вам не сказали, что я приеду сегодня?
– Меня здесь не было. Я был в своих владениях. На том берегу.
– Вот я и приехал.
– Мы никого не ждали, – сказал Веня. – Обмен культурными ценностями, как всегда. Только, честно говоря, я тут в политику ушел и забыл, какой сегодня день. Даже не знаю, давно ли я ушел из дома. Скажи, я давно ушел из дома?
– Почти месяц, – сказал я.
И тут его головку посетило подозрение.
– Повтори!
– Убери палку, – сказал я. – Ты весь в крови. Противно смотреть.
– В какой крови? – Он посмотрел на куртку, на колени, запачканные кровью, отшвырнул шест с головой, его сподвижник в черном платке, завязанном как их носили ударницы – комсомолки тридцатых годов, подхватил шест и поставил его в угол, лицом к стене. А раз лица не было, можно было вообразить, что это что-то неодушевленное... – Дай мне платок какой-нибудь! Полотенце!
Человек с козлиной бородкой не двинулся, он так и стоял с гитарой через плечо, а второй снял с головы платок, под которым оказались смятые черные волосы, и передал Вене. Веня принялся возить платком, вытирая кровь.
– Бред какой-то, – сказал он, словно начал приходить в себя.
– И людоедством тут тоже балуетесь? – спросил я.
Веня яростно сверкнул глазами, но сдержался. Егор шепнул мне на ухо:
– Можно, я спрошу?
Я покачал головой, и Веня заметил это движение:
– В чем проблемы?
– Я полагаю, – сказал я, – что нам надо серьезно поговорить. Пускай все твои друзья уйдут. У нас важные новости. Я серьезно говорю, Веня.
– Нет, – сказал Веня. – Я никому не доверяю, кроме своих ребят. Мы с ними кровью повязаны.
– А что в Москве осталось?
– В Москве? В Москве меня народ ждет.
– Вообще народ? – спросил я. – Или конкретно?
– Ты что имеешь в виду? – насторожился Веня.
– А ты?
– Слушателей, поклонников...
– А я имею в виду Барби и Пронькина.
– Откуда ты знаешь? – Веня вскочил, но гора ковров поползла, не удержала его, и он сел – ноги в сторону, – неубедительно сел.
