нападение – то на театр. Но, насколько я знаю, людей у него осталось – кот наплакал. Несколько человек он потерял на площади Киевского вокзала, других – здесь. Остальные банды его не будут теперь поддерживать. Больше того, боюсь, что ему придется биться за жизнь с бывшими союзниками, а то и с собственными бандитами. Так что забудь пока о нем.
Я понял, что Кюхельбекер прав.
Мы попрощались с гарнизоном бытовки. Меня больше всего беспокоило, дойдет ли Егор до университета. Егор твердил, что дойдет. Он стыдился того, что не принял участия в сражении. Это было глупо.
Он поднимался медленно, хотя старался превозмочь боль и слабость.
– Ничего, – говорила Люся, – дома тебя быстро вылечат. Там врачи настоящие.
Егор не спорил с ней больше. Мне казалось, что он смирился с неизбежной разлукой. Мы по очереди поддерживали Егора.
Тропинка сначала шла довольно круто, но затем мы вышли на асфальт Воробьевского шоссе, и сразу стало легче идти.
Мы несколько раз останавливались отдохнуть. Впрочем, ощущение вневременья охватывало уже и меня – в сущности, куда спешить?
– Ты отлично дерешься, – сказал Кюхельбекер. – Тебя в армии учили?
– Восточные единоборства. Не слыхали?
– Это уже без меня. Но я бы хотел, чтобы ты у меня в армии вел курс. Мне нужна профессиональная армия.
– Вы хотите восстановить империю?
– Как бы она ни называлась, она все равно будет и в ней будут нужны солдаты. В этом суть человеческой природы.
По земным меркам мы шли до университета часа два. Музыкальный театр остался слева. Справа тянулся металлический забор новой территории университета.
Нам повезло.
Не пришлось топать до библиотеки. Соня шла нам навстречу, катя коляску. Одной рукой она толкала ее, в другой держала книгу, которую читала на ходу.
Первой ее заметила Люся и побежала к ней.
– Соня, Сонечка, как хорошо, что мы тебя встретили!
Соня близоруко щурилась, но потом всех узнала.
Мы стояли возле забора университета – чуть сзади вдали возвышались причудливые грани фасада Музыкального театра.
– Как понимаешь, мы по вашу душу, – сказал Кюхельбекер. – Давай сверим с тобой наши таблицы. Как поле? Есть надежда вскоре увидеть окно?
– Окно близко, – сообщила Соня. – Оно должно скоро открыться. Поэтому мы и пошли гулять. А вдруг встретим кого-то, кто спешит?
Она смотрела на Люсю.
– Спасибо, – сказала Люся.
– Нам нужно возвратиться домой. – Я показал на Егора. Вид у того был мужественный, как у генерала после Бородина.
Мы отошли к ограде, и Кюхельбекер вытащил какие-то листочки бумаги с цифрами. Примитивная система контроля здесь существовала. Соня водила пальцем по таблицам. Они сблизили головы, как заговорщики.
– Я сейчас высчитаю, когда будет следующая связь, – сказал Кюхельбекер. – Сейчас я дам тебе список того, что мне нужно. Я же тебе передам, как и прежде, драгоценности.
Он принялся составлять список.
– Неужели вы не боитесь, – спросил я, – что ветераны, если они теперь правят империей, не позволят вам остаться министром или кем-то у власти?
– Без сомнения, – сказал Кюхельбекер – Моя задача найти тех, кто поможет мне править и не обращать внимания на тех, кто будет выступать с речами.
– А мне они показались непримиримыми коммунарами, – сказал Егор.
– Теперь о бартере, – продолжал я. – Давайте ваш список, я его возьму, и мы посмотрим, что сможем для вас достать. Но в ответ мы просим не драгоценности, а возможность принять меня или кого-то еще из нашего института.
– Это нежелательно, – сказал Кюхельбекер.
– Почему?
– Пока ветераны у власти... не стоит дразнить гусей. Но как только положение стабилизируется, я тут же вам дам знать. Возвращайтесь. Мы с вами неплохо ладили.
Я знал, что никогда не буду ладить с этим комкором, хотя бы потому, что я видел, как умер Григорий Михайлович, бандит поневоле или, может быть, бандит-меломан – не знаю уж, как точнее... Уж очень хорошо Кюхельбекер умел пользоваться финкой.
По тротуару со стороны метро быстро шел нескладный маленький человечек, он махал левой рукой, а в
